ОТКРЫТАЯ ДВЕРЬ
Дверям закрытым грош цена,
Замку цена копейка…
Розовая дверь директорского кабинета, похожая на богатое стеганое одеяло, приоткрылась, и тихий голос произнес:
— К вам можно, Анатолий Иванович?
— Да, да, пожалуйста, — приветливо откликнулся директор заготконторы, вынимая изо рта сигарету, — прошу вас, Елена Александровна…
В кабинет неуверенно и как-то боком вошла бухгалтер Ерашова — немолодая и болезненная на вид женщина с красными заплаканными глазами. В руке бухгалтер держала лист бумаги, а ладонью другой руки прикрывала подрагивающие бесформенные губы.
— Садитесь, Елена Александровна. Слушаю вас, — с лица директора не сходило приветливое выражение, но про себя Анатолий Иванович поморщился, он не любил заплаканных женских лиц. — Что случилось? Рассказывайте!
— Анатолий Иванович, разрешите отпуск за свой счет, — тихо проговорила Ерашова, не отнимая ладони от подбородка.
Анатолий Иванович теперь уже откровенно поморщился и с мягкой укоризной в голосе напомнил:
— Квартальный близится, Елена Александровна…
— Я все сделаю, Анатолий Иванович, за это не беспокойтесь.
— Знаю, знаю, Елена Александровна, что вы никогда не подводили коллектив. Простите, зачем вам отпуск?
— У меня мама умерла, — прошептала Ерашова и, не удержавшись, беззвучно заплакала.
— Мама умерла! — трагическим шепотом воскликнул директор и скорбно сдвинул брови. — Простите, дорогая Елена Александровна. Простите, не знал. Давайте ваше заявление.
Анатолий Иванович мельком пробежал глазами заявление Ерашовой и решительно достал из нагрудного кармана авторучку. Помедлил чуть-чуть, спросил участливо:
— Сколько лет было маме?
— Семьдесят два года.
— Что ж поделаешь, Елена Александровна, семьдесят два года, сами понимаете… Болела?
— Нет… Жаловалась иногда на боли в сердце, и голова побаливала, а так нет. Заснула и…
— Ну, не надо, Елена Александровна, не надо! В конце концов, все люди смертны… Хотите, значит, две недельки за свой счет взять? Успокоиться, побыть одной, отдохнуть?
— Хочу.
— А не трудно будет одной? Как-никак вы столько лет в коллективе. Характер, правда, у вас несколько замкнутый… Но в коллективе нашем вы пользуетесь авторитетом. Да, да, Елена Александровна, авторитетом и любовью. Вас любят и ценят прежде всего за безотказность в работе, за добрую отзывчивую душу, за готовность всегда помочь товарищу…
Елена Александровна вновь беззвучно заплакала.
— Извините меня, дорогая Елена Александровна, но все это я говорю сейчас не случайно. Мне думается, что на людях, в коллективе, вы легче перенесете свое горе. Вам нельзя находиться в одиночестве. Поэтому, — голос директора заметно потвердел, — я даю вам отпуск на четыре дня. Со своей стороны мы сделаем все, чтобы помочь вам, за это не беспокойтесь.
Оставшись в кабинете один, Анатолий Иванович прикурил погасшую сигарету, стрельнул в потолок колечком ароматного дымка, прикинул: сколько ему осталось до семидесяти двух? Получалось ровно тридцать лет.
Это было не так уж много, но и не мало. Директор придвинул к себе настольный календарь и записал на листке:
«Ерашова, отп. за св. счет до 20-го. Мама умерла. Помочь».
Анатолий Иванович хотел сразу же, не откладывая на потом, вызвать к себе Марию Никитичну, председателя месткома, и поручить ей заботы о Ерашовой. Он уже положил палец на кнопку звонка, но в этот самый момент в коридоре раздался мелкий, рассыпчатый смех главбуха Сергиенко. Странный у нее был смех, необычный — глуховато-звонкий. Словно звенел серебряный колокольчик в пустой железной бочке. Анатолий Иванович никогда не слышал звона серебряного колокольчика, тем более в пустой бочке, но поэтическое сравнение это придумал сам, и оно ему очень нравилось. И Верочка Сергиенко нравилась.
Она работала в конторе всего полгода, но, черт возьми, эти полгода он чувствует себя мужчиной. Настоящим мужчиной.
— Мама умерла, мама умерла, — проговорил Анатолий Иванович и забарабанил пальцами по календарю, размышляя.
Он понимал, что его увлечение главбухом не может остаться не замеченным подчиненными, а следовательно, и супругой, но… «В конце концов, в руководителе это не главный недостаток, тем более в мужчине, — не без некоторого самодовольства подумал Анатолий Иванович. — Надо уметь прощать себе и людям некоторые слабости».