— Зачем ему заначку делать, если у него куры не клюют? — Анатолий Иванович усмехнулся.
— От бабы. Бабы, они ведь что у меня, что у енерала, — получку домой неси. Не то жаловаться пойдут. Моя сколь разов к тебе, Иваныч, жаловаться приходила на меня. На меня чего жаловаться, я рядовой. Ну, поговорили мы с тобой, выпили, опять прессую. А енерал нет. Фигура! Ему жалоба — страшнее пушки, понизить могут. А знаешь, Иваныч, куды я червонец пустил?
— Куда?
— На похороны отдал Ленке Ерашовой. Матка у нее померла, знаешь небось. Приходит вчерася ко мне в склад местком Мария Никитична и говорит: «Дядя Коля, с тебя полтинник на похороны, Ерашовой собираем». — «Почему с меня полтинник, спрашиваю, а с остальных по сколько?» — «С остальных, — говорит Никитична, — по два рубля». — «Ах так, говорю, я хуже всех! Тогда вот от меня, червонец!» У Никитичны глаза на лоб, но взяла, записала. А вечером Женька-тракторист кости тухлые на тракторе привез, разгружай, говорит, дядя Коля, этот смрад сам. У меня, говорит, от ихнего духу блевотень. А я, Иваныч, сам знаешь, гнилую кость в склад выгружать без вина тоже не могу. Ну, делать нечего, пошел к месткому Никитичне, назад у нее из енеральского червонца пятерку выпросил, вина купил, выпил, выгрузил. Почитай килограммов сто костей было, но дух от них, Иваныч, скажу тебе…
Вполуха слушая болтовню старика, Анатолий Иванович листал Шекспира. Из дяди Колиных книг у него в доме собралась уже небольшая библиотечка, и если бы Борис Иосифович не перехватывал книги…
— «Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть», — прочитал вслух понравившееся ему выражение Анатолий Иванович и, помедлив, спросил: — Кошелка есть, дядя Коля?
— Имеется, — тотчас откликнулся старик и вытащил из-за пазухи разрисованный полиэтиленовый пакет. — Глянь-ко, Иваныч, чего нарисовано на ем, — проговорил старик, протягивая пакет директору, — бабья задница в портках. Это надо же такое нарисовать!
— Джинсовая реклама, — пояснил Анатолий Иванович и принялся перекладывать из тумбочки в пакет пустые коньячные бутылки.
— Ядреная реклама, крутая, — согласился дядя Коля, — точь-в-точь как у главбуха нашего, Верки Сергиенко. Народ говорит, гладишь ты ее, Иваныч, Верку-то?
— Ну раз народ говорит… — неопределенно отозвался Анатолий Иванович и протянул наполненный бутылками пакет старику: — Держи, дядя Коля, и уходи.
— Иду, Иваныч, иду! Вот спасибочко тебе. Я, понимаешь, сегодня в баньку думаю сходить, костный дух никак от меня не отходит. А после баньки, Иваныч, сам знаешь, выпить полагается… Насчет книжек не сомневайся, все старые тебе приносить буду.
После ухода дяди Коли настроение у Анатолия Ивановича не улучшилось. В опустевшей тумбочке осталась лишь одна порожняя бутылка из-под коньяка «пять звездочек», а на графин он не смотрел принципиально. В конце концов, он еще директор заготконторы. Особенно раздражала Анатолия Ивановича фигура шкурятника, сидящего на крыльце ларя. У Бориса Иосифовича, любителя коньячка, наверняка имелся запас, но распоясавшийся шкурятник уже несколько дней ведет себя так, словно директор заготконторы для него не существует. Наконец, переборов в душе гордыню, Анатолий Иванович поднял телефонную трубку, чтобы лично напомнить Борису Иосифовичу о себе и намекнуть о своем желании. Он слышал, как трезвонит в ларе его телефонный зов, но шкурятник даже не пошевелился, хотя наверняка видит сейчас его, директора, с телефонной трубкой в руках. Это был уже вызов! Но вызов этот не столько разгневал Анатолия Ивановича, сколько насторожил. Он не первый год возглавлял заготконтору и хорошо понимал, что это значит, когда подчиненные начинают как бы не замечать своего директора, игнорировать его привычки и (пускай так) слабости, хихикать за его спиной, рассказывать про него анекдоты, были и небылицы. Это значило, что они надеются на смену руководства и по конторе уже ползет слушок…
Анатолий Иванович построжал, как-то весь подобрался, нажал кнопку звонка. В черную щель розовой двери просунулось остроносое личико секретаря-машинистки.
— Заходи, Настя, — строго произнес директор, — садись!
В ответственные моменты жизни Анатолий Иванович становился с подчиненными не то чтобы груб, а скорее прямым и до натурализма откровенным. Вот как сейчас.
— Слышал я, Настя, на меня бочки катят, — произнес он с доверительной суровостью в голосе, — рассказывай все…
— Да я, Анатолий Иванович, ничего такого…
— Предупреждаю тебя, Настя, — в голосе директора зазвенела беспощадность, — многое о тебе знаю. Достаточно, чтобы уволить тебя по статье. Даже то знаю, что анонимные письма моей жене пишешь и по телефону звонишь, — это уже Анатолий Иванович с мгновенно вспыхнувшей интуитивной прозорливостью попытался взять секретаря-машинистку, как говорится, на арапа. Попытка удалась. По тому, как смущенно задергалось остроносое личико Насти, как забегали ее глазки в засиненных глазницах, Анатолий Иванович понял: она!