— Сами-то вы, дорогая Мария Никитична, как поживаете? Как внуки?
Председатель месткома хотя и уловила привычный запашок спиртного в директорской близости, однако виду не подала, ответила не без удовольствия:
— Растут, Анатолий Иванович, бегают. У них сейчас одна забота: поиграть, набегаться вволю.
— Пускай играют, пускай бегают. Настоящих забот на их век еще хватит. А у меня сегодня, Мария Никитична, и огорчение, и большая радость, — Анатолий Иванович круто изменил разговор. — Ведь я, грешник, в нехорошем деле вас подозревал — в анонимках. Да, да, не удивляйтесь, дорогая Мария Никитична, подозревал. И теперь очень рад, что ошибся в своих подозрениях, теперь все на своем месте. Не скажу, что мне приятно, когда вы меня открыто критикуете на собраниях, но за эту прямоту и принципиальность я не могу не уважать вас.
— Да зачем мне на вас анонимки-то писать? — искренне удивилась Мария Никитична.
— Зачем другие пишут? — вопросом на вопрос ответил Анатолий Иванович и выразительно посмотрел на розовую стеганую дверь, с немым намеком на секретаря-машинистку Пахомову. — Ведь я почему на вас грешил, дорогая Мария Никитична, — продолжал Анатолий Иванович с обезоруживающей откровенностью, — думал: Марии Никитичне скоро на пенсию, а поработать еще хочется, вот и собирает на меня досье, чтобы прижать…
— Ой, Анатолий Иванович, что вы такое говорите! — воскликнула Мария Никитична, и рыхлое бледное лицо ее порозовело. — Даже в жар кинуло…
— Простите меня, дорогая Мария Никитична, что мог подумать о вас такое, простите подлеца! Свой основной недостаток, свою, можно сказать, беду-болезнь я хорошо знаю и осознаю. Это, как вы совершенно правильно утверждаете на собраниях, «часто и в рабочее время». И даже сейчас малость в себе имею, каюсь! Но скоро для вас, дорогая Мария Никитична, и для всей заготконторы начнется новая жизнь…
Председатель месткома, слегка измотанная уже крутыми перепадами директорских откровений, насторожилась.
— …скоро вам некого будет критиковать. Ходят слухи, что мое место займет Петрусева из «Заготзерно».
«Ага, хрен редьки не слаще», — с удовлетворением подумал Анатолий Иванович, приметив, что Мария Никитична едва ли не поморщилась от этой новости.
— Конечно, у Петрусевой нет главного моего недостатка, — доверительно продолжал директор, — но, Мария Никитична, давайте с вами откровенно. Вы знаете Петрусеву лучше меня. Она пренебрегает мнением коллектива, это единоначальница, всех подминающая под себя. Я же своим главным достоинством считаю и горжусь им, простите за нескромность, — это умение ценить людей, умение распознавать в них доброе начало, не сковывать их творческую инициативу. Вот та основа, на которой зиждется постоянное выполнение плана, — тут Анатолий Иванович почувствовал в своих словах некоторую казенщину и попытался избавиться от нее: — Вы представить себе не можете, дорогая Мария Никитична, сколько мы с супругой натерпелись от этой анонимщины. Но даже тогда, когда подозревал вас (еще раз простите меня за это грязное подозрение), я не мог не видеть, как вы работаете, как искренне болеете за все и всех, и почти невольно испытывал к вам симпатию, — директор откровенно льстил председателю месткома, действуя по принципу «маслом кашу не испортишь».
— Ну что вы, Анатолий Иванович, зачем так, — с легким смущением, не без удовольствия проговорила Мария Никитична, — работаю как могу. Без дела не сижу, что правда, то правда.
— Работаем мы все, Мария Никитична, — мягко возразил Анатолий Иванович, — а вот отношение друг к другу у нас разное. Я сам, чего греха таить, замечаю за собой порой какую-то черствость, усталость от жизни, что ли, а посмотришь, как вы хлопочете за других, за лаборанта Никитину, за грузчика Васильева, за ту же Ерашову, — стыдно за себя становится. Ей-богу, стыдно, Мария Никитична! Ведь знаю, что ваша старшая дочка внука в детсадик устроить не может, но вы пошли к депутату хлопотать не за своего внука, а за ребенка Тимофеевой. За все это и ценят вас люди, любят и уважают, не хотят никакого другого председателя месткома, кроме вас.
Как ни крепилась Мария Никитична, как ни сопротивлялась внутренне директорской лести, глаза ее помимо воли начали набухать слезами, а кончик носа краснеть и сопливиться. Анатолию Ивановичу оставалось добавить совсем немного теплых слов, чтобы растопить в душе Марии Никитичны оставшиеся льдинки недоверия и таким образом хотя бы нейтрализовать отрицательный к себе настрой председателя месткома. Но тут его внимание привлек застенчивый хохоток главбуха Верочки. Анатолий Иванович сразу сбился, потерял нить беседы и, досадливо морщась, задумался.