Поминая «волков» и бухгалтерию недобрым словом, Антоныч беспокоился не столько за себя, сколько за бригаду. Ведь не печенье перебирают они. С утра до поздней ночи хребет трещит. При таком обороте дел недолго и рассыпаться бригаде. Сколько за эти годы перебывало с ним напарников. Иной дня не выдерживал, другой неделю, месяц дюжил. Потом уходили. А эти прижились, третий год вместе. Подходящие ребята, жаль, если разбегутся. Размышляя так, бригадир возился с проклятой дверью и не заметил, как подошел заведующий базой Лука Петрович.
— Голуби вы мои удалые! Трудитесь уже? Здравствуйте, голуби! — не проговорил — пропел заведующий.
Голос у Голубы мягкий, бархатный. И сам он весь кругленький, сдобный, с безбровым бабьим лицом. Только глазки его, всегда прищуренные, от которых ничто не укроется на базе, — с огоньками.
— На эстакаду выгружать решили?
— На эстакаду, — хмуро подтвердил Антоныч.
— На трактор не хочется?
— Не хочется, — Антоныч вновь принялся за дверь, чувствуя в словах заведующего издевку.
— А я вам, голуби, помощничка привел. Сосед мой. Подзаработать хочет на каникулах, рыжая голова. Будьте ласковы, голуби, примите в артель. А ящички, так и быть, на эстакаду выбрасывайте. После обеда еще два полувагончика товарная обещала.
Только теперь Антоныч обратил внимание на высокого сутуловатого парня, стоящего поодаль. На парне было потертое легкое пальто и меховая шапка-ушанка с нависшим на глаза козырьком. Подбородок ему прикрывал воротник свитера, из-под шапки до самых плеч торчали ярко-рыжие космы. Одно то, что парень этот был рекомендован Голубой, не располагало бригадира к новичку. Принимать чужака сейчас, когда грузчики сами без заработка?
— Шустрить будем, — строго предупредил Антоныч заведующего.
Голуба как будто даже обрадовался.
— Шустрите, голуби, шустрите. Сосед мой сам из шустрых.
Решение шустрить — ответственное решение. На него нужно согласие всей бригады.
Предложение Антоныча шустрить грузчики восприняли по-разному. Розовощекий Пряник обрадовался, как ребенок, которому пообещали показать цирк. Он крутанул шарообразными плечами и подмигнул остроносому Степе:
— Выбьем из бригады интеллигенцию, Степушка?
Сухой и жилистый Степа согласно крякнул. Лишь пожилой неторопливый Кулик-Ремезов, прихворнувший в последнее время, остался недоволен решением бригадира. Однако выразился он в обычной своей манере — неопределенно:
— Раз надо — оно конешно. А то случись что — вот тебе и пожалуйста.
— Сколько шустрим? — спросил Антоныч.
Пряник критически оглядел угловатую, несформировавшуюся фигуру парня, оценил:
— Через полчаса сломается.
— Не скажи, — возразил Степа, — рыжие, они завсегда настырные. У меня баба рыжая была, по молодости еще. Так знаешь что куропатка выделывала…
— Шустрим вагон, — подытожил бригадир, перебивая Степу, и крикнул: — Эй, кудлатый, подь сюда!
Рыжий приблизился, исподлобья глядя на грузчиков.
— Вот что, парень, — Антоныч выжал из себя всю строгость, какую имел, — работа у нас артельная. Не потянешь — сматывайся. Спотыканья чтоб из-за тебя не было. Уловил?
Белесые ресницы рыжего дрогнули.
— Понятно.
Директор Заготконторы Иван Александрович Самодуров в конторе своего хозяйства появлялся всегда ровно в восемь часов утра. Был Иван Александрович человеком еще сравнительно молодым. Совсем недавно Заготконтору потрясло его тридцатипятилетие, которое отмечал он на базе в кругу своих подчиненных. Если не считать этого пышного юбилея, официально длившегося два дня — субботу и воскресенье (а неофициально — неделю), то Иван Александрович был человеком скромным, без особых талантов, способностей и без претензий на них. «Не Чеховым», как говорил он иногда сам. Внешне Иван Александрович выглядел мешковато, хотя роста был выше среднего. Пиджак застегивал всегда на одну верхнюю пуговицу, из-под которой выпирал тугой животик. Ходил он не торопясь, посадку головы имел прямую, гордую. На лице носил громадные роговые очки. Даже люди, проработавшие с Иваном Александровичем много лет, не узнавали его на улице, когда снимал он очки. Стекла очков придавали взгляду директора какую-то фанатичную инквизиторскую глубину и жуткость. Не многие в Заготконторе могли выдержать взгляд Ивана Александровича, хотя в общем-то он был человеком не злым и не слишком строгим.