— В ботинках-то как, не пробивает мороз?
— Ничего.
— Ну-ну, смотри…
После перекура бригадир принял решение: разделиться бригаде, оба вагона выгружать одновременно.
— Разом надо, — убеждал Антоныч грузчиков, — а то Голубе дурь в голову ударить может, отдаст вагон «волкам». Давайте так: Егор с кудлатым — на яблочные, мы — на тройники.
— Это почему же, — зло возразил Пряник, — за какие красивые глаза я корячиться с тройниками должен, а этот красавец с яблочными прохлаждаться?
Антоныч обиделся:
— Идите все на яблочные, я один тройники возьму.
Федор на слова бригадира не ответил, поднялся и, ворча, двинулся к вагону с тройниками. За ним, посмеиваясь, заспешил Степа, шепча другу на ухо подначку.
Кулик-Ремезов и на этот раз бригадиром не был вполне доволен. «Что его на яблочные поставил — оно конешно, а чужака зазря. Совсем зазря дал сосуну поблажку».
Неторопливо докурив сигарету, Кулик-Ремезов аккуратно раздавил окурок об угол ящика, поплевал на него, бросил. Потом с неожиданной начальственной ноткой в хрипотце произнес:
— Поднимайсь! Не хрена рассиживаться, едрена мать. Ежели я за каждого ворочать буду — оно конешно… Берем по ряду.
Через полчаса работы Кулик-Ремезов понял, что с рядами он дал промашку. Рыжий с яблочными ящиками разошелся, зашустрил. Яблочные не тройники, веса, почитай, не имеют. Рыжий хватал по паре ящиков и так быстро бежал с ними, что угнаться за ним Кулик-Ремезову не было сил. Ряд сосуна вырвался далеко вперед, и Кулик-Ремезов смекнул: дело идет на посрамление. Степа уже посматривал в его сторону с ехидцей, шептал что-то Прянику. Кулик-Ремезов занервничал, сорвался с ритма, понесся как-то боком, скачками.
— Егор, — крикнул Степа, — ты чего это вразнос пошел?
Кулик-Ремезов буркнул что-то злое, сдунул с бровей пот и понял с тоской, что никак ему за сосуном не угнаться.
А Рыжий будто ошалел. Ящики в его руках летели над эстакадой, звучно плюхались в ряд и тут же вновь вылетали из вагона.
— Курнем? — предложил Кулик-Ремезов без начальственной уже нотки, с виноватостью в голосе.
Рыжий не ответил, не остановился, пронесся мимо. Кулик-Ремезов присел на ящики, жадно затянулся дымом, с завистью посмотрел на своих товарищей, которые на другом конце эстакады не спеша таскали тройники. Вновь обида на бригадира поднялась в груди: «Небось сам не стал на яблочные — меня поставил с длинноногим этим».
Неожиданно лицо Кулик-Ремезова прояснилось. Он отбросил недокуренную сигарету, что с ним никогда не случалось, поспешил в вагон. Из вагона выскочил сияющий с двумя ящиками в руках и двумя под мышками. Рыжий сразу же попытался перенять у своего напарника новую манеру работы, но у него не получилось. Ящики падали, удержать их локтями ему никак не удавалось. «Ага, — злорадно подумал Кулик-Ремезов, — едрена мать — не мать едрена».
Он забыл про свою хворотьбу, про перекуры, не слышал, что кричали ему Степан с Федором, видел перед собой лишь высокий ряд свежих сосновых ящиков сосуна да его дымящуюся паром спину. Ряд этот становился все меньше, короче, и наконец Кулик-Ремезов догнал новичка, обошел его. Сдунул с бровей пот, проговорил с солидностью:
— Ноги — оно конешно… Надобно еще и голову иметь.
Дед Саша на тарном складе с двумя своими помощниками пенсионерами Романом Фроловым и Николаем Акуловым ремонтировали картофельные ящики. По праву ветерана Заготконторы и по складу своего характера дед Саша как бы возглавлял тарный склад и бригаду ремонтников. Ремонтники, как правило пенсионеры, устраиваясь на тарный склад, надеялись неторопко трудиться — разминаться на свежем воздухе и отдыхать от поднадоевших старух. Надеждам этим не суждено было осуществиться, ибо в работе дед Саша никому дремать не давал. Твердых норм на ремонт тары он не устанавливал. Для одного ящика, чтобы в порядок привести — удара молотка достаточно, а с другим вволю навозишься. И рейки заменить надобно, и новой шинкой оплести, и ручку подновить. Всех пенсионеров дед Саша приучал к трудовой дисциплине с первого же дня. Работу начинали по его команде ровно в девять часов утра. Перекуры дед Саша объявлял через каждый час работы на десять минут и голосом вроде бы либеральным: «Покури, робята!» Через десять минут построжавшим голосом спрашивал: «Покурили, робята? Начнем с богом!» — и первым брался за молоток.