Если же ремонтники не торопились следовать его трудовому примеру и затягивали перекур, дед Саша ни в коем случае не повторял команду и уж тем более никогда не повышал голоса. Но с этого момента и весь день работал молча, без перекуров и с таким остервенением, что нерадивые пенсионеры волей-неволей совестились и тянулись за нештатным своим бригадиром. Бывало, что среди ремонтников попадался и лентяй-провокатор, баламутивший коллектив анархистскими идеями, типа: «Мы здеся обойдемся без начальства, и на хрена пуп рвать?» С подобными провокаторами дед Саша расправлялся быстро и беспощадно. Шел к заведующему базой Луке Петровичу, а то и к самому директору Заготконторы, и требовал убрать со склада лентяя-баламута. Зная, что дед Саша напраслину ни на кого не возведет, лентяя со склада незамедлительно удаляли.
Единственный, кто обходил в работе деда Сашу, был его старейший приятель, одноногий сторож базы дядя Яша. Дядя Яша подрабатывал на тарном складе в свободное от дежурства время, дня два-три в неделю. Трудился он всегда стоя и без сидячих перекуров, глубоко врезавшись в снег самодельной ногой-деревяшкой. И отдыхал стоя, как породистая лошадь. В работе прерывался лишь на несколько секунд, чтобы запалить в углу рта погасшую папиросу. Тару ремонтировал добротно, на совесть. В конце рабочего дня сам тройнил ящики, сам укладывал их в штабель. Если учесть, что сторож дядя Яша как человек знающий свое дело и малоразговорчивый пользовался в Заготконторе авторитетом, то станет понятной некоторая самолюбивая ревность деда Саши к напарнику. Но нарушала душевное равновесие деда Саши вовсе не эта малая ревность, а совсем другая закавыка. С давних пор дед Саша пользовался в Заготконторе льготой: получал зарплату из расчета три рубля за рабочий день, в то время как все остальные ремонтники тары получали за свой труд меньше — два рубля семьдесят копеек. Работая с пенсионерами-сезонниками, за которыми нужен глаз да глаз, дед Саша угрызений совести за лишние тридцать копеек не имел. Пенсионеры эти и половины его работы не справляли, а с наступлением осенней слякоти или морозов брали расчет и разбегались по домам. Другое дело было с Яковом. В самый лютый мороз, когда дед Саша не в силах уже был держать в руках молоток и глаза застилали слезы от ветра, его одноногий напарник в легкой телогрейке стоял за ремонтным верстаком как ни в чем не бывало. Смолил папиросу за папиросой, энергично вертел в руках ящик за ящиком, выстукивал их, отбрасывал в сторону.
Забившись в крошечную будку, сколоченную им из бросовых горбылей, дед Саша, чуть не плача от боли, отогревал над «буржуйкой» заледеневшие пальцы, кричал с тоской: «Яков! Зайди, погрейся!» В ответ напарник его буркал что-то неразборчивое и продолжал работу. Именно в эти мгновения дед Саша испытывал наибольшую виноватость за повышенную свою зарплату.
Возвращаясь домой после работы с молчаливым приятелем, дед Саша объяснял ему, как бы оправдываясь: «Мне ведь за што ешшо платят, ель зеленая. Штобы за складом приглядывал, учет тары вел. Эвон, ворота я поправил, на петли навесил. Забор опять же в порядке содержу. А то заходи на склад, кто желает, воруй ящики…»
Дядя Яша вышагивал рядом со стариком молча, попыхивая дымом, ловко и уверенно выбрасывал вперед ногу-деревяшку. Под распахнутой телогрейкой его виднелся широкий брезентовый ремень через плечо, удерживающий деревяшку в рабочем положении. Ремень этот, напоминающий чем-то засаленную почетно-наградную ленту, придавал всему обличью сторожа дяди Яши боевой, гренадерский вид.
«Ведь ты, Яков, как и я, на фронте раненный, а в работе тебя и мне не сдогнать, — продолжал дед Саша. — Ты должон, как и я, получать три рубля в день, а не два семьдесят. Иди, Яков, в бухгалтерию, к директору иди и проси, чтобы сделали, как мне». — «А, не пойду! — отмахивался сторож. — Не обедняю!»
В нынешнюю зиму морозы только еще начинались, а дед Саша остался уже на складе только с двумя пенсионерами.
— Роман, ты сколь вчера отремонтировал картофельных? — спросил дед Саша, доставая из нагрудного кармана передника самодельную записную книжку в клеенчатом переплете.
— Двадцать пять штук, — тотчас откликнулся Роман Фролов и уточнил: — До обеда четырнадцать и после обеда одиннадцать.
— А ты, Николай?
— У меня поменьше будет. Двадцать три.
— Это ничего, что меньше, — подбодрил товарища дед Саша, выбирая щепки из желтой прокуренной бороды. — Раз на раз не сходится. Я вон давеча сорок одну штуку обновил, а в запрошлом разе только тридцать шесть.
Дед Саша записал что-то огрызком карандаша в свою записную книжку, пошевелил бородой, подсчитывая, объявил: