— Давеча отремонтировали мы с вами, робята, восемьдесят девять штук картофельных. Новый ящик по рупь десять копеек идет. А ну прикинь, робята, сколь мы дали государству экономию?
Обедали грузчики в конторке на «общей» половине В субботний день в конторке просторно, народу мало. Хозяйничает здесь сторож дядя Яша, сменивший сторожиху Петруничеву. Дядя Яша и плиту топит, и картошку варит, стучит ногой-деревяшкой по полу.
Грузчики скинули телогрейки, расселись за столом, сетки, сумки со снедью достали. Сторож вывалил на стол полведра картошки, поставил чайник с кипятком, заваренный чагой.
— Эй, кудлатый, придвигайся, — позвал бригадир Рыжего, — в мундире картошечки отведай. Небось не пробовал никогда?
Рыжий не отозвался. Сидел у плиты на лавке, грел ноги, растирал их ладонями.
— Никак, поморозил ноги-то, — спросил бригадир, — а ну покажь.
Антоныч глянул на ноги Рыжего и ахнул:
— И впрямь поморозил! Пальцы-то, пальцы совсем белые!
Он присел перед Рыжим на корточки, крикнул:
— Степка, тащи снегу!
Вдвоем со Степаном они долго растирали Рыжему ноги, крутили пальцы, щипали их. Рыжий молчал, сидел с закрытыми глазами, от боли вдавливался спиной в стену.
Растерев ноги Рыжего докрасна, Антоныч разворошил в углу конторки сундук, в котором хранилась разная рухлядь, нашел два стоптанных валенка-опорка.
— Это ничего, что дырявые, — успокоил он Рыжего, — сена подложим. Степка, сбегай к конюшне, принеси клок.
К столу новичок так и не присел, хотя картофелину одну взял, очистил, сжевал нехотя на скамье.
Грузчики еще хлебали из стеклянных пол-литровых банок черный от чаги чай, как в конторку скользнул заведующий базой, проурчал бархатно:
— Голуби мои удалые! Чайком балуетесь, голуби? Хорошо с морозца. Хорошо! Ну как, сосед, перышки не намочил еще, порхаешь?
— Порхаю, — буркнул Рыжий, не глядя на заведующего.
— Молодец, орел-голубь! А там полувагончики к третьей эстакаде уже стукнули. Летите, голуби, веселее. Так уж и быть вам — на эстакаду и полувагоны выбрасывайте. Денежки вечером получите. За сегодняшний денек под отчет взял по случаю субботы.
В середине дня, когда кашель директора Заготконторы Ивана Александровича мягчал, в кабинет к нему мог заходить любой труженик Заготконторы. Заходить запросто, без всяких там чинов и должностных различий. Ибо в это время Иван Александрович не терпел уже находиться в одиночестве и жаждал общества. Любой вопрос, служебный или общественный, Иван Александрович разрешал незамедлительно и без волокиты. С прошениями же и с вопросами личного характера разбирался обстоятельно, не торопясь. От просителей требовалось одно: бутылка, желательно обернутая бумагой и очень желательно с повышенными градусами. В особо важных случаях — «Плиска». Входящий в директорский кабинет ставил обычно бутылку на пол с левой стороны от директорского стола. Если в этот момент с кабинете шел оживленный разговор, то его ни в коем случае не прерывали, бутылку как бы не замечали. По прошествии некоторого времени, когда разговор начинал терять напор и все посматривали на Ивана Александровича уже выжидательно, хозяин Заготконторы кивал кому-нибудь из проверенных людей головой (сам он до чужой бутылки никогда не дотрагивался), и по рукам присутствующих начинал ходить туристический стаканчик из белой пластмассы. Стаканчик был всегда только один и шел не по кругу, а выборочно, уже с соблюдением должностных и прочих различий. Конюх-возчик Женя, к примеру, будь он и владельцем принесенной бутылки, никак не мог заполучить стаканчик наперед, опять же к примеру, любого деревенского заготовителя, присутствующего в директорском кабинете. Заготовитель же не имел морального права выпивать раньше заведующих овощехранилищами, а те в свою очередь не должны были опережать заведующего пушно-меховым ларем Харева или заведующего комбикормовым складом Анастасию Хрустальную. Если в разгар незастольной разговор-беседы Ивана Александровича в кабинет его заглядывал посторонний человек, то одинокий невзрачный пластмассовый стаканчик в чьих-либо руках не привлекал внимания чужака. После того как бутылка опорожнялась, Иван Александрович решал вопрос. И, к чести своей, не всегда в пользу просителя. Если же вопрос оказывался сложным и требовал времени на обдумывание деталей, директор выразительно смотрел на свои часы, и тогда кто-нибудь из директорского окружения недвусмысленно намекал просителю, что магазин скоро закроется на обеденный перерыв.