— Работа как работа, не хуже других, — недружелюбно буркнул Антоныч, перебивая фотокорреспондента.
Очкарик этот ему не понравился. Жмется к Голубе, будто не к людям пришел, а в зоопарк с мамой.
— Может, Пряника сфотографировать, Федора? — предложил Лука Петрович.
Антоныч усмехнулся, вряд ли Федор встанет под фотоаппарат.
— И еще, пожалуйста, — вновь подал голос фотокорреспондент, — во избежание нежелательных эксцессов, попрошу человека с незапятнанной биографией. Вы понимаете меня?
— В понятии, — сухо ответил бригадир и крикнул: — Егор, вылазь из вагона, фотографироваться будешь!
Фотокорреспондент долго вертел ухмыляющегося Кулик-Ремезова возле штабеля ящиков, ходил вокруг него, приседал, бегал, щелкал фотоаппаратом. Сам ожил, раскраснелся, запотел очками. Потом пристал к бригадиру:
— Товарищ Антоныч, хочется мне вас сфотографировать для газеты. У вас фотогеничное лицо, вы бригадир, значит лучший в бригаде. Кого придется на это место не поставят, проверенный должен быть человек. Правильно я понимаю?
Антоныч приметил, как Голуба пытается из-за спины незаметно дернуть фотокорреспондента за шубу, остановить его. Бригадир сменился с лица, потемнел, произнес жестко, глядя прямо в очкастые глаза газетчика:
— Я для вас неподходящий человек буду. Биография у меня с изъяном. Вор я. Вора бывшего сфотографируете?
Фотокорреспондент растерялся, сжался испуганно, ушел подбородком в шарф.
— Ай, ай, Антоныч, — укоризненно покачал головой заведующий, — резкий ты мужик. Пойдемте, товарищ фотокорреспондент, пойдемте. Не будем мешать работе. Вагоны в простой попасть могут.
Антоныч смотрел вслед удалявшимся в сумерках фигурам, и сердце его билось так, будто только что сбросил он со своих плеч стопятидесятикилограммовую кипу прессованной коры.
Из-за крыши овощехранилища выползала луна.
Последний полувагон выгружали грузчики в темноте, при лунном свете. Нет худа без добра: при луне в полувагоне работали без опаски, ящики на голову не падали, какой ни есть, а свет. Тройники шли сырые, на редкость тяжелые. Рыжий уже не поднимал их, подтаскивал к штабелю волоком. Антоныч кидал в ряды. Грузчики устали, работали молча. Сейчас скажи слово — и собьешь дыхание, выбьешься из ритма, сразу ослабеешь.
— Голуби мои удалые! Шабашите, голуби? — раздался голос заведующего, и из-за штабеля вынырнул он сам. — А я вам халтурку жирненькую подыскал. Деньги на бочку сегодня же.
Грузчики на предложение Голубы не ответили, заканчивали работу молча. Антоныч закрыл последнюю «шляпу», выпрямился не без труда, закурил. Спросил равнодушно:
— Что за халтура?
— Песочек с платформы сбросить. Вам, орлам, на полчаса работы.
— Сколько?
— Пятьдесят.
— Посмотреть надо платформу.
— Да чего смотреть, орлы-голуби, — заволновался заведующий, — ну мокрый песочек, ну прихватило ледком сверху, так ведь пятьдесят целковых! Я эту платформу по дружбе заполучил для вас с абразивного завода. Мигну только кому — с руками оторвут. «Волки» у меня уже просили платформу, а я вам приберег.
— Как, артельные, берем? — спросил Антоныч грузчиков.
— Можно, чего там. Песок не тройники.
— Ты как, Сашка?
— Я как все.
— Ну, ну, смотри…
— Поторапливайтесь, орлы-голуби. Пробьет мороз песочек-то, закрепит.
Заведующий отозвал бригадира в сторону, шепнул:
— Я в доле. И Михаила Сергеевича за платформу отблагодарить надо.
— Да уж понятно, — буркнул Антоныч.
— Ну с богом, орлы-голуби! Летите, порхайте, а я вам червончики заготовлю.
Платформа с землей стояла неподалеку от базы, возле абразивного завода. Сырой песок на морозе затвердел, стал единым монолитным камнем. Грузчики уже добрый час пытались разбить его, стучали по нему и ломом, и киркой, били кувалдой, но песок не поддавался. Степа отбросил кирку, выругался.
— Влипли мы с этой кучей, до утра не расковыряем.
Федор молча и зло с размаху бил кувалдой по короткому лому, который, сидя на корточках, держал Рыжий. Антоныч не столько ломом орудовал, сколько за кувалдой Федора следил. Полупудовая кувалда в лунном свете, будто хищная птица, порхала над головой Рыжего. Наконец бригадир не выдержал:
— Брось ты, Федор, к хренам молоток свой. Не ровен час промахнешься в темноте.
— Чем будем, пальцем, халтуру эту проклятую выбивать? Бросить все к чертовой матери, пускай Голуба сам этот «песочек» ковыряет.