— Видишь ли, я хочу выяснить, есть ли у них сердце. Я мог бы просто спросить у дяди, он знает наверняка, потому что даже сказал, как называется черный таракан по-латыни. Но мне хочется самому. Я поспорил с Валькой, что есть, а он говорит, что поверит только в том случае, если увидит собственными глазами. Это его девиз: «Верю тому, что вижу». В Бога он не верит тоже потому, что не видит.
Валька — это был Коржич. Значит, Андрей с ним помирился.
— Но это вообще интересно, верно?
Я согласилась, что интересно. Тараканы налезали друг на друга и издалека трогали стенки усами. Смотреть на них можно было только сбоку и то если поднять пальто. По-моему, они не думали засыпать, хотя я сидела очень плотно и могла поручиться, что ни одна частица эфирно-валерьянового газа не пропала напрасно. Но Андрей сказал, что они засыпают.
— Это у них возбуждение, — объяснил он. — Кошки бесятся от валерьянки, а тараканы, вероятно, сперва возбуждаются, а потом засыпают.
Мы помолчали. Потом я спросила:
— Ну, как Агния Петровна? Вернулась из Петрограда?
— Вернулась.
— Отменили волчий билет?
— Отменили. Митя едет в Ивановск.
Я твердо решила спросить насчет Глашеньки, когда тараканы заснут. Но не выдержала:
— Что же он? Как видно, раздумал жениться?
— Нет, не раздумал.
Не раздумал! Я чуть не вскочила, но вовремя опомнилась и только немного повертелась на банке.
— Интересно. А помнишь, ты говорил, что они, возможно, убегут венчаться в Петров?
— Помню. И что же?
— Ничего.
Я помолчала. Тараканы все шевелили усами, и я опять не выдержала:
— А вот и не убегут.
Наверно, у меня в голосе было что-то трагическое, потому что Андрей бросил свою доску и с удивлением обернулся ко мне:
— Почему ты думаешь?
— Потому, что Глашенька уже убежала.
Прежде я не замечала, чтобы у него так быстро менялось выражение лица. Только что было видно, что он глубоко занят тараканами, как будто на лице было написано: «Тараканы». А теперь кто-то мгновенно написал: «Глашенька убежала».
— Этого не может быть, — медленно сказал он. — Как убежала?
— Вчера вечером она заезжала к маме погадать, и с нею был этот Раевский. Мама сказала, чтобы я не говорила, что они были, но раз Митя не знает, я считаю, что было бы подло скрывать.
Я подобрала пальто и посмотрела на тараканов с такой ненавистью, что, если у них было сердце, как предполагал Андрей, оно бы сжалось от этого взгляда.
— Она не хотела.
— Кто?
— Глашенька. Не то что не хотела, а расстраивалась. Она была в отчаянии, — сказала я торжественно, — потому что любит Митю, а убежала с другим!
Тут надо было бы рассказать, как Глашенька, войдя, бросилась к маме, как, сжимая виски, смотрела на карты, точно ждала спасенья от этих растрепанных карт. Но, сидя на тараканах, я не могла рассказывать об этом.
— Вот что, — сказал Андрей, — ты останься, а я сейчас же пойду.
— Куда?
— К нему.
Теперь у него стало решительное лицо. Он сжал губы и вышел.
Вероятно, это было подло с моей стороны, но, подождав немного, я осторожно встала и на цыпочках пошла за Андреем. Это было свыше моих сил — в такую минуту усыплять тараканов! Кроме того, я надеялась, что они прекрасно подохнут под доской, которую я положила на банку.
Митя был в столовой, зубрил, обложившись книгами, — наверно, твердо решил получить в Ивановске золотую медаль. Дверь в коридор была открыта. Когда я на цыпочках подошла к ней, Андрей стоял у буфета — очевидно, только что начал говорить, потому что я еще видела, как Митя поднял к нему недовольное лицо — сердился, что ему помешали.
У меня сильно билось сердце, и я была убеждена, что Андрей сейчас прямо скажет ему: «Убежала с Раевским», как он однажды прямо спросил у меня: «Тебе хочется знать, отчего у меня распух нос?»
Ничего подобного. Он мялся, и я видела, что ему очень трудно.
— Ты не беспокойся, — наконец мягко сказал он, — тем более что это может оказаться неправдой. Но, видишь ли, дело в том… ко мне пришла Таня, и она говорит, что вчера Глашенька гадала у Таниной мамы.
— Гадала?
— Да. И Таня говорит, что она была не одна. — Андрей говорил совершенно как взрослый. — Она была с Раевским.
Он замолчал. Он не смотрел на Митю.
— В общем, они уехали. Таня говорит, что в Петров.
Митя встал. Я никогда не думала, что можно так побледнеть. Он коротко крикнул — не знаю что, просто так — и взялся руками за стол. Мне показалось, что он взялся, чтобы не упасть, а он вдруг двинул стол и с грохотом повалил его, так что тетради и книги посыпались на пол и, между прочим, разбилась прекрасная белая лампа, которой Агния Петровна гордилась и говорила, что какой-то артист привез ей эту лампу из Вены.