Я сказала ей:
— Мама, возьми меня домой.
Она поцеловала меня и стала говорить, что теперь — скоро, а прежде нельзя было, доктор не велел. Я уснула, держа ее руку в своей.
О чем рассказал Андрей
Мальчик лет тринадцати в гимназической серой рубашке неторопливо подошел ко мне, когда я очнулась. Он был чем-то похож на давешнего гимназиста, и я подумала, что они, наверное, братья. У того были веселые серые глаза, а у этого тоже серые, но тяжелые, с ленивым выражением.
— Тебе нужно что-нибудь? — спросил он. — Хочешь чаю?
Я покачала головой.
— Ничего не ела целый день, — медленно сказал мальчик. — Ну, хлеба с маслом? Съешь, пожалуйста, а то мне неприятно, что ты голодная.
Я сказала:
— Потом.
— Ладно. — Он подумал. — А теперь вот что: ты имей в виду…
Он смотрел прямо на меня — даже не смотрел, а разглядывал, — и так внимательно, что мне стало неловко.
— Ты имей в виду, что все это вранье.
— Что вранье?
— А вот что мать говорит, что она к тебе привязалась. Она твоей матери сказала, я слышал. Это невозможно хотя бы потому, что ты все время была без сознания. К тебе можно было так же привязаться, как к бревну. Она это утверждает, чтобы твоя мать не подняла шуму. То же самое и насчет прогимназии.
— Какой прогимназии?
— Когда ты поправишься, — задумчиво продолжал мальчик, — она обещала отдать тебя в прогимназию Кржевской.
— Меня? В прогимназию Кржевской? — Я открыла рот, чтобы не задохнуться от счастья, и поскорее положила руку на грудь. Я буду ходить в коричневом платье с черным передником, носить книги на левой руке, учить уроки, получать отметки…
— Твоя мать портниха?
— Да.
— Значит, ты бедная?
Я пробормотала:
— Не знаю.
— Наверно, бедная, если даже не можешь поступить в прогимназию Кржевской. Мы тоже бедные, хотя мать почему-то не хочет в этом сознаться.
Он помолчал.
— Тебе интересно, что происходит в душе?
Я сказала, что интересно.
— Один день я совершенно не врал. Кажется, что это очень мало. А на деле — много, потому что большинству людей приходится врать буквально на каждом шагу. Например, ты утверждаешь, что не хочешь чаю. Это вранье из вежливости. Ты вежливая и поэтому врешь. Бывает вранье от гордости, страха и так далее. Я составил таблицу — видишь, висит на стене. Я тебе ее потом объясню.
Он вышел и через несколько минут принес мне стакан чаю и два сухаря.
— Да, здорово тебе досталось, — сказал он, поставив чай и сухари на комод (так, что я все равно не могла их достать) и забираясь в кресло с ногами. — Просто чудо, что ты осталась жива. Очевидно, крепкий организм. Он трое суток возле тебя просидел.
— Кто?
— Митька. Сам чуть не умер. Возможно, что он тебя жалел, раскаивался. Но, по-моему, он боялся не того, что ты вообще умрешь, а того, что, если ты умрешь, его отправят на каторгу или в арестантские роты. Впрочем, полной уверенности у меня нет, так что пока ты думай что хочешь.
Я помолчала. Мне было приятно, что он так серьезно со мной говорит.
— У меня мать боится городовых, — снова сказал мальчик. — Это странно, потому что она ни в чем не виновата. Но, видя городового, она становится очень любезной, чего не бывает почти никогда. Она их подкупает.
— Зачем?
— Они приходят с протоколами на Митьку, и она каждый раз дает им по рублю. В среднем это выходит по пяти рублей в месяц. Но, конечно, то, что он тебя чуть не убил, обойдется дороже… Это уже бенефис. Ты застрахована?
Я не знала, что такое «застрахована», но на всякий случай сказала, что да.
— Тогда придется еще и твою страховку платить.
Он увидел чай и сухари на комоде, и у него стало расстроенное лицо.
— Ах так? — сказал он и правой рукой стал закручивать кожу на левой. Он ущипнул себя, изо всех сил закрутив кожу. — Не удивляйся, — добавил он и улыбнулся, хотя я видела, что ему очень больно. — Это я отучаюсь. Понимаешь?
— Нет.
— От рассеянности.
Он взял чай с комода и поставил на стул, у моей постели.
— Пей, пожалуйста. Что тебе еще принести? Ты ведь теперь можешь жевать?
— Могу.
— Вот и хорошо. Я тебе еще принесу хлеба с маслом.
Вот что рассказал мне Андрей — так звали этого мальчика. Оказывается, когда Митя выстрелил в меня, я так закричала, что ему потом чудился этот крик до утра. Они подбежали ко мне, но долго не могли понять, что случилось, пока не заметили, что у меня на груди платок весь мокрый от крови. Раевский предложил отправить меня в больницу, но Митя сказал: «Я это сделал, я и буду отвечать» — и повез меня к Агнии Петровне, к той полной даме в пенсне, которая была, как я потом узнала, матерью Андрея и Мити.