Конец девятнадцатого века ознаменовался распадом личности на составные части. В подобном расщеплении можно было увидеть симптомы эмоционального, психологического и духовного разложения, имевшие место и на уровне культуры, и у каждого конкретного человека. Можно было увидеть этот раскол личности человека не только в психологии и науке того периода, но и почти в каждом аспекте культуры. Раздвоение в семенной жизни очень ярко отразил Ибсен в "Кукольном доме" , за что подвергался самым серьезным нападкам. Добропорядочный гражданин, который держит жену и семью в одном месте, в то время как его дело и другие интересы находятся в совершенно других местах, сделал из своего дома кукольный дом и готовится к его разрушению. Аналогичную изолированность можно увидеть также в отделении искусства от реалий жизни, в использовании искусства в приукрашенной, романтической, академической формах в качестве лицемерного ухода от жизни и природы, в трактовке искусства как чего-то "искусственного". Против этого решительно выступали Сезанн, Ван Гог, импрессионисты и другие представители нового для того времени движения.
В дальнейшем разложение стало проявляться в отделении религии от будничного существования (религией надлежало заниматься в воскресные дни, и этому придавалось огромное значение), отделении этики от бизнеса. Изолированность также имела место в философии и психологии. Когда Кьеркегор так неистово боролся с возведением на престол бессодержательных абстрактных объяснений и призывал к Возвращению к реальности, он отнюдь не донкихотствовал. Будучи представителем викторианской эпохи, он воспринимал себя разделенным на сегменты: разум, воля и эмоции. Подобное разделение с его точки зрения было правильным. Его разум должен был говорить ему, что делать; воле следовало предоставить для этого возможность; эмоции же могли служить преимущественно источником навязчивых импульсов, строго упорядоченных в эпоху викторианских нравов. А эмоции, связанные с сексом и враждебностью, способные действительно нарушить это строгое разделение, должны были полностью вытесняться или заканчиваться оргиями или кутежами где-нибудь в Богемии с тем, чтобы человек, подобно механизму в паровой машине, выпускал излишнее давление и мог работать более эффективно, вернувшись на свое рабочее место в понедельник утром. Такой тип человека однозначно связывает сильное напряжение с "рациональностью". По самому определению иррациональность для него означает что-то, о чем не следует говорить или думать. Вытеснение или изоляция у представителя викторианской эпохи есть нечто, о чем не следует, запретно думать! было непременным условием стабильности в данной культуре. Шехтель (Schachtel) обращает внимание на то, что представителю викторианской культуры было настолько необходимо убедить себя в своей рациональности, что он вообще отрицал тот факт, что когда-то был ребенком, что ему была свойственна детская иррациональность и отсутствие контроля; таким образом, налицо сильный разрыв между взрослым и ребенком, что было краеугольным камнем в исследованиях Фрейда.[28]
Подобное обособление шло рука об руку с развивающимся индустриализмом (причина и следствие здесь перемешаны). Человек, который может разводить в разные стороны различные составляющие своей жизни, каждый день заводит часы в одно и то же время, действует всегда предсказуемо, никогда не испытывает иррациональных влечений или потребности создать поэтические образы; манипулирует собою гак же, как он бы манипулировал настоящей машиной, нажимая на определенные рычаги, этот человек является самым эффективным работником не только на уровне сборки, но даже на многих более высоких уровнях производства. Маркс и Ницше отметили очень простой вывод, состоявший в следующем. Утверждение ценности человека в индустриальном обществе связано с накоплением денег, отделенных от реального продукта, сделанного его руками. Успех индустриальной системы сказывается на человеке одновременно лишением индивидуальности и дегуманизацией в его взаимоотношениях как с другими, так и с самим собой.
28
Ernest Schachtel, "On Affect, Anxiety and the Pleasure Principle", in Metamorphosis (New York: Basic Books, 1959), pgs. 1-69.