— Ты знаешь этого клиента, Бонар?
— Видел. Отменный костюм. Держится небрежно*) Как все эти новые молодые люди…
— Мне кажется, я встречал его в Лондоне на по-] литическом митинге. И как будто был какой-то скандал. Не то его самого вели в полицию за оскорбление ее величества королевы, не то он сам кого-то разоблачал.
— Вы, англичане, любите делать из мухи слона. Подумаешь, «оскорбил королеву»! По-вашему, можно гор ланить о чем угодно, лишь бы не нарушался устав дискуссий: «не оскорблять королеву и не богохульство вать». А это просто означает: не говорить о политике i о религии.
— Ладно, Бонар. Твоя Франция уже изобрела гильо тину, и вы расправились со своей королевой. А нам он не мешает.
Юл раскладывал тяжелые серебряные приборы накрахмаленные салфетки.
— Не помнишь, сколько мест заказали эти ученые?
— Двадцать.
— Любопытно, будут ли они пить первый тост за королеву? — спросил француз.
— Безусловно. Кстати, не забудь поставить херес.
— Да, уж это винцо не позабудешь. Сколько ле живу в Англии, не могу привыкнуть к его вкусу. Кстати чем закончился судебный процесс с мальчишкой зеленщика, который украл у нас бутылку хереса?
Его оправдали. За него заступился сам пастор.
— Тот, сын которого разъезжает с кошками на велосипеде?
— Да, пастор Шерль. Его сын работает в Кавендишевской лаборатории.
— Право, чудаки эти ученые.
— А вот и он сам.
В низкую дверь ресторанчика, пригнув голову, вошел румяный Шерль.
— Добрый день, мистер Шерль. Как видите, все в порядке, кроме длины столов. Один из них немного короче.
Шерль, облаченный в тесноватый смокинг, был серьезен, как перед демонстрацией физического опыта.
— А тот стол у окна?
— Занят.
— Кем?
— Неизвестным. Из Лондона.
— Жаль. Симметрия нарушена. Кстати, мистер Юл, отец поручил мне вернуть стоимость пропавшей бутылки хереса, хотя судебный процесс выигран правильно — мальчишка не украл бутылку, а взял взаимообразно для больной матери.
Француз засмеялся и принялся обтирать салфеткой пыльную бутылку шамбертена тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года.
— Напрасно смеетесь, — вспылил Шерль. — На суде были свидетели, подтвердившие намерения мальчика!
Француз, улыбаясь, поднял вверх обе руки, держа шамбертен и белую салфетку.
— Сдаюсь, мистер Шерль, готов согласиться, что мальчишку зеленщика оправдали по всем правилам.
Но жить по таким мелочным правилам немного скучновато, не правда ли?
— Почему же вы живете в Англии?
— Из любопытства. Вот сегодня, например, я увижу знаменитых ученых, которых когда-нибудь похоронят в Вестминстерском аббатстве. Ты бывал там, Юл?
— Там бывают, чтобы помолчать, Бонар. В Вестминстерском аббатстве лежат все великие люди Англии. Вся ее история.
— Говорят, политических противников хоронят рядом.
— Да, если они оба прославили Великобританию. Но мне понравился уголок поэтов. И могила Ньютона. Там оставлено свободное место для такого же великого ученого.
— Слушай, Юл, кого же все-таки чествуют сегодня эти господа?
— Мистер Шерль сказал, что сделано великое научное открытие.
— Скука, наверно, будет смертная…
В назначенное время начали прибывать участники торжества. Они столпились у дверей, шумно обсуждая какую-то проблему. Смеясь и споря, расселись по своим местам. Потом внезапно наступила тишина. Все почувствовали торжественность минуты и в смущении посмотрели друг на друга… Так они сидели в минутной скованности, как на коллективной фотографии: в центре, скрестив руки на груди, похожий на тренера удачливой команды, Джи-Джи. в полукруглых очках, стоячем воротничке и чуть обвисшими усами. Но все та же худоба и тот же задор.
Справа от него, повернувшись вполоборота, — черноглазый Поль Ланжевен, воплощение завсегдатая парижских бульваров, красивый француз с цветком в петлице. У него ослепительная улыбка, озорной и дерзкий взгляд. В науке он оказался на передовых позициях физики газового разряда. Его потом будут считать одним из основателей ее законов. Но он прежде всего отличный товарищ, и роль монумента его никогда не прельщала.
Резерфорд возвышается над столом, торжественный и огромный, в накрахмаленной манишке и широчайшими плечами дружески касается своих соседей: печального Чарльза Вильсона с неприметным лицом и самоуверенного, спокойного ирландца Таунсенда.