— Я даже не помышляла ни о будущем, ни о совместной жизни и уж тем более о браке — ведь я еще считалась замужней. Быть вместе, не больше, но и не меньше. А он только и ждал, когда сможет покинуть эту квартиру и вернуться наконец домой.
Лена, правда, тут же попыталась сгладить вырвавшуюся фразу и потому, накрывая на стол, продолжила: «Ну, так или иначе, долго это не продлится. Надеюсь, Хайнц вернется домой целым и невредимым». И, без перехода сменив тему, принялась рассказывать о том, что объявило сегодня на собрании окружное начальство: «Гамбург будет защищаться. До последнего мужчины».
«Это безумие», — сказал Бремер.
Она попробовала проткнуть картофелины, но они еще не сварились, были сыроваты. «Как долго можно защищать город?» — «Довольно долго, — ответил Бремер, — пока камня на камне не останется. Ленинград они защищали три года. Но только с одной разницей: здесь «томми» введут в бой свои бомбардировщики. Им лететь недалеко, рядом Мюнстер, Кёльн, Ганновер. А в городе армейских подразделений вообще нет, одни старики, канцелярские крысы, военные музыканты, дети из гитлерюгенда и калеки, с такими никакое государство не защитишь. «О, правильно, государство! — крикнул он и вскочил. — Не мог вспомнить». Он пошел в гостиную и вписал это слово в кроссворд.
В этот момент в дверь позвонили. На какой-то миг они застыли, словно их парализовало. Быстро! Тарелки — долой! Вилки, ножи, стаканы — все долой! Но в дверь позвонили второй раз, теперь дольше, настойчивее. «Минутку! Я сейчас!» — кричит она, заталкивает Бремера в чулан, а в дверь уже стучат, да какое там стучат, колотят! Она бежит в спальню, хватает вещи Бремера: шапку, свитер, носки, — швыряет все в чулан, где стоит Бремер, бледный, оцепеневший, а в дверь звонят уже непрерывно и колотят что есть мочи. «Эй!» — слышится мужской голос, голос Ламмерса, ответственного в квартале по противовоздушной обороне. «Я в уборной!» — кричит она, на цыпочках пробирается в туалет и спускает воду, потому что уверена: Ламмерс подслушивает у двери, так же на цыпочках вбегает в ванную, тут еще лежит его бритвенный прибор! Куда деть? В мешок с бельем.
Запирает дверь в чулан. «Эй! — опять кричит Ламмерс, поднимается крышка почтового ящика на двери в квартиру, через щель видны его пальцы, потом опять раздается голос Ламмерса, он кричит уже в отверстие для писем: — Фрау Брюкер! Вы ведь дома. Открывайте! Я вас слышу. Сейчас же откройте! Немедля открыть!»
«Ну, конечно, сию минуту». Она отодвигает задвижку на двери.
Бремер в чулане осторожно присел на чемодан и, словно спрятавшийся ребенок, пристально смотрел в коридор сквозь замочную скважину; он видел пару черных сапог со шнуровкой, левый поменьше, неровный, стало быть, ортопедический, поверх сапог — кожаные гамаши, серое поношенное пальто военнослужащего, на портупее болтаются каска и сумка для противогаза. Старческий голос произносит: «Необходимо проверить затемнение в квартире». Осведомляется, наполнены ли песком ведра. «На дом может упасть зажигательная бомба», — продолжает голос. «Или снаряд, — подхватывает она, — англичане ведь стреляют уже через Эльбу». Но Ламмерс не хочет даже слышать этого: «Мы тоже стреляем в них». — «Вот об этом я ничего не знаю», — говорит Лена Брюкер. «Они будут отброшены назад. Уж не сомневаетесь ли вы в этом? Гамбург — настоящая крепость. Вы снова курите?» — спросил голос, и Бремеру кажется, что он слышит демонстративное потягивание носом. «Да». — «Я слышал от господина Цверга, — говорит поношенное пальто военнослужащего, — что вы опять берете сигареты на ваши талоны. Вы ведь меняли их раньше на картошку». — «Да, ну и что?»
Тут Бремер видит, как сапоги, пальто, каска и сумка для противогаза исчезают на кухне, Лена Брюкер идет следом. На кухонном столе лежит зажигалка Бремера, переделанный в зажигалку двухсантиметровый зенитный патрон с гравировкой по-норвежски. Лена видела эту зажигалку, от которой он всегда прикуривал, но не обратила на нее особого внимания. Но теперь она лежала как экспонат из военного музея. Блестящее, отполированное от частого пользования, длинное, круглое изделие из латуни: патрон. Ламмерс тоже уставился на нее. Лена достает из пачки сигарету, изо всех сил стараясь, чтобы рука не дрожала, берет зажигалку, тяжелая и гладкая, она надежно покоится в Лениной ладони. Затем нажимает большим пальцем маленькое колесико раз, потом другой. Колесико поддается с трудом. Но вот наконец вспыхивает пламя. Ламмерс наблюдает за ней. Она замечает на его лице раздумчивое недоверие. Ее рука немного дрожала, едва заметно, но ей казалось, будто она тряслась. Лена осторожно прикуривает сигарету, чтобы не закашлять. Вот уже шесть лет, сразу после того, как призвали в армию ее мужа, она не курит. И странно, отвыкла без каких-либо усилий, будто с его уходом пропало и удовольствие от курения. «Трофейная вещица». — «Да, — откликается она, — из Нормандии, подарок». Ламмерс пытается прочитать надпись. «Это не по-французски». — «Естественно, нет». — «По-польски?» — «Понятия не имею». — «Вкусно здесь пахнет». — «Да». — «Мясо?» — «Мясо!» Она видит голодный взгляд старика, полный недоверия и алчности, бесполый рот с плотно сжатыми губами едва справляется с потоком слюны. Она перемешивает в кастрюле рубец. «Я ведь слышал голоса, — говорит Ламмерс. — Ваш сын здесь?» — «Почему, — недоумевает она, — он у зенитчиков, в районе Рура, то есть он, должно быть, в плену. Ведь Рурская группировка капитулировала».
Естественно, он понял, что она хотела сбить его с толку, произнося такие слова, как «Нормандия», «Рурская группировка», «проигранные сражения», но именно подобная позиция и вела к проигрышу сражений, позиция, вроде того: ты, камрад, стреляй, а я принесу довольствие, — все это критиканские, разлагающие речи. Повсюду плохая, халтурная работа — на фабриках, на поле боя, на трудовом фронте. Разлагающие дух анекдоты: какая разница между солнцем и фюрером? Солнце восходит на востоке, а фюрер заходит на востоке. Дурацкий анекдот. Снаряды, которые не изрывались, торпеды, которые меняли направление. Ежедневные диверсии на отечественном трудовом фронте, и в ближайшем окружении фюрера тоже, все это привело к тому, что враг уже находится здесь, в нашей собственной стране.
Ламмерс заковылял к окну, проверил штору для затемнения, подергал ее, сказал, что все-таки есть щель и свет пробивается наружу. «Это может привлечь бомбардировщиков». — «Такое вообще невозможно». — «Почему?» — «Потому что электричества почти не бывает». Потом он наклонился, заглянул под кухонный стол. «Да что вы ищете?» — «В доме жалуются», — сказал Ламмерс. «На что?» — «На крики ночью!» Он посмотрел на нее. Только бы не покраснеть, подумала она, ну вот, конечно же, покраснела, я чувствую разливающееся по всему телу жгучее пламя, вся кровь прилила к лицу. «Почему вы кричите?» — «Я плохо сплю. Просыпаюсь ночью, сижу в постели и ору. А чему тут удивляться? — говорит она. — Англичане стоят у ворот города». — «Что вы хотите этим сказать?» — спросил Ламмерс. «Почему я? Так написано в газете, вот, тут показана линия фронта». Она протянула ему газету. Бремер увидел выходящие из кухни сапоги со шнуровкой, гамаши, пальто военного образца, они надвигались все ближе, ближе, так что вскоре Бремер видел исключительно серый цвет, потом настала очередь портупеи, каски, сапог со шнуровкой. В коридоре Ламмерс склонился над тремя ведрами с песком. «Вы сомневаетесь, что город защитит себя?» — спросил он. «Нет. Как раз сегодня я слушала речь окружного начальника Грюна». Ламмерс прошел в гостиную, затем в спальню, и, когда там встал на колени — с трудом, сначала опустился на одно колено, потом на другое, чтобы заглянуть под кровать, — Лена сказала: «Хватит, тут не должны находиться противопожарные средства и песок».
«Так, — сказал он, — я позабочусь о том, чтобы вас переселили в однокомнатную квартиру. Две комнаты, кухня — и все для одного человека, а там, на улице, прямо под открытым небом находятся тысячи соотечественников, беженцев и потерявших квартиры из-за бомбежек».
«Вы хотите тем самым сказать, что фюрер вел бесполезную войну?» Он помедлил, поняв, что ему подстроили ловушку, куда он неминуемо должен был угодить.
«В случае, если объявится ваш сын, сообщите об этом полиции. Иначе это сделаю я. И тогда вы оба окажетесь там. — Ламмерс опять заковылял по коридору. — Странно пахнет. — Бремер видел, как он стоял в коридоре и нюхал воздух. — Запах кожи, армии. Мне, старому солдату, хорошо знаком этот запах»