Она отперла дверь. Бремер вышел из чулана бледный, с испуганным лицом: «Я думал, кто-то идет, может, квартальный страж». — «Не-а, — сказала она, — он стоит внизу, вывешивает траурные флаги в честь павших в бою».
«Если проиграем войну, то проиграем нашу честь», — промолвил Бремер. «Глупости, чихала я на эту честь, — сказала Лена Брюкер. — Война скоро кончится. Дёниц стал преемником Гитлера».
«Гросс-адмирал, — поправил ее Бремер, вновь почувствовав себя боцманом со значком Нарвика и Железным крестом второй степени. — Это хорошо. Дёниц ведет переговоры с американцами? А с англичанами? Объединяются они наконец против России?»
Он просто сам вложил ответ в ее уста. «Да, кажется, да», — сказала Лена Брюкер и была недалека от истины, поскольку Гиммлер через шведского посредника сделал союзникам предложение: заключить сепаратный мир с Англией и США, чтобы объединенными усилиями выступить против России. «Нам нужны лишь джипы, говяжья тушенка и сигареты «Кэмел».
«Ясное дело, — сказал Бремер, — Дёниц сделает это». — «Да, — подтвердила она, — хотя пока он еще не договорился, а только передает по всем городам и весям приказы стойко держаться и расстреливать дезертиров».
Бремер углубился в кроссворд. «Лошадь с крыльями: пять букв. Проще не бывает». Он поднял голову. «Наконец, — сказал он, — наконец-то Черчилль проснулся. Теперь все силы будут брошены против русских. Переговоры о мире с Западом, ясно, как день», — снопа начал он. Она его не понимала. Он поднялся, сказал: «Вот здесь» — и положил на стол атлас. И только тут она заметила, что он вытащил ил шкафа атлас. Стало быть, он все облазил, обыскал чулан, шкафы сундук и ночные столики, потому что этот атлас лежал в ящике в шкафу, в самом низу, а поверх него — письма, несколько от ее сына и, главное, аккуратно перевязанная пачка писем от него, от Клауса, агента по пуговицам.
— А кто это? — спросил я.
— Это совсем другая история, — ответила фрау Брюкер. — Она вообще не имеет отношения к колбасе «карри».
Он наверняка читал письма, подумала она, он везде копался и все прочитал. А ей даже нельзя спросить, получится как-то глупо, скорее всего, он скажет «нет», обманет ее, как и тогда, когда она спросила, женат ли он. Бумажник с фотографией просто валялся на полу; а он в ее отсутствие, видимо, перерыл: все ее вещи, это все-таки не одно и то же. Даже не удосужился объяснить, откуда у пего этот атлас, он просто стоял, держа его в руках, и ей показалось, что сейчас он похож на мужчин в униформе, фотографии и портреты которых за последние годы можно было встретить всюду: фюрер, главнокомандующие вермахта, военно-морского флота, склонившиеся в бункере над картами, разложенными на столах, ярко освещенных лампами; над сложенными в несколько раз картами, в которые тыкал затянутый в перчатку палец офицера, сидевшего в открытой машине; над маленькими обтрепанными, выпачканными грязью картами, которые изучали в траншеях. «Скоро они пойдут в наступление, — скалит Бремер. — Англичане, подчеркивал командующий флотом, проиграют эту войну в любом случае, даже если и выиграют ее. После этого — прощай, мировая империя, после этого русские окажутся на Северном море. Вот отсюда союзники начнут наступление, снопа займут Берлин, потом Бреслау, потом Кёнигсберг, сверху клещи, огромные, Курляндским котел будет усилен, наши соединения выходят в море, наконец-то под защитой истребителей, многие корабли еще в хорошем состоянии». Она впервые видела его таким возбужденным, чужими восторженным, но потом он вдруг как-то сразу обмяк и повалился на диван с помертвелым лицом, он все больше мрачнел, казалось, его заволакивает облаком, черным, как вороново крыло; он думает теперь, решила она, что останется здесь, что ему невозможно даже выйти отсюда и принять участие в наступлении. Не потому, что он мог бы стать героем, об этом Бремер не помышлял, но все-таки есть большая разница в том, участвовал ли ты в боях, когда все пришло в движение, когда праздновали победы, передавали специальные сообщения о том, что подводные лодки в Атлантике, что капитан-лейтенант Кречмер потопил сто тысяч БРТ[10] вражеских судов и получил «Дубовые листья с мечами», или же ты удрал, и главным для тебя, как говорится, было по возможности целым и невредимым добраться до дому.
«Ах, стало быть, потому не слышно больше стрельбы», — произнес он задумчиво.
Она представила себе, о чем он подумал, но не произнес вслух: что он дезертировал и должен теперь торчать в этой квартире, чего доброго, месяцы, а то и годы, поэтому немыслимо, чтобы мы выиграли войну, ведь тогда ему вообще будет нельзя выйти отсюда. Раскрытый атлас все еще лежал на столе. Она взяла его в руки и увидела, что Бремер тщательно отметил линию фронта с того дня, как дезертировал. На севере взяли Бремен, под Лауэнбургом англичане перешли Эльбу, в Торгау американцы и русские протянули друг другу руки. Так что от Германского рейха мало что осталось. Ламмерс сказал: «Фюрер просто не захотел послушаться звезд. Было же ясно: когда Плутон пересекался с Марсом, тогда и надо было послать «Фау-два» на Лондон, на Даунинг-стрит. Звезды не лгут. Умирает Рузвельт, ненавистник немцев, естественно, еврей. А вот Трумэн, напротив, проявил понимание. Черчилль, правда, хоть и пил много, но, видно, заметил, чего они все добиваются. Коммунизм, большевизм. Враги человечества. Все говорили о переменах». Перемены — это слово было и в лексиконе нацистов. Грядут перемены. Бремер, боцман Бремер, сказал: «Во время перемен надо прятать голову». Он сидел на диване, лицо его заволокла тень страха; на лбу, как бы вопрошая, образовалась неровная глубокая складка, которая ползла вверх.
— Я села рядом с ним, и он положил голову на мое плечо, потом медленно опустил ее на мою грудь, я обняла его и подумала: если он сейчас заплачет, то я скажу ему правду. Я гладила его волосы, тонкие, светло-русые, коротко подстриженные, с пробором на правую сторону. И медленно, очень медленно его голова продолжила свое движение вниз, пока не оказалась на моих коленях, его рука настойчиво пыталась забраться ко мне под юбку, я даже немного привстала, чтобы освободить подол.
Позднее, лежа на нашем матрасном плоту, он прислушался. «Странно, — заметил он. — Ни тебе воздушной тревоги, ни выстрелов. Даже как-то не по себе от тишины. Тай неожиданно». И он сказал то, чему его учили и что было результатом опыта многолетних наземных боев: тишина всегда настораживает. Еще вчера англичане долго обстреливали город с того берега Эльбы. А сегодня — это тревожная тишина.
Она прекратила вязать и подняла готовую часть пуловера высоко вверх:
— Ну, как ствол дерева, хорош?
Темно-коричневый, почти черный ствол дерева, которому суждено было стать елью, торчал посреди окрашенного в светло-коричневые тона холмистого ландшафта.
— Видишь горизонт?
— Да, — сказал я.
— Теперь бы справиться с еловыми ветками.
— Как вам это удается?
— Раньше я много вязала. То кошку возле фонаря, то маленький парусник. А однажды аэростат. Потом я стала слепнуть. И вязала только пейзажи с горами, солнцем и елями. Даже с облаками, мне удавались по-настоящему громадные облака. Но боюсь, теперь они не получатся. Тебе нравится?
— Очень красиво. Может, стоит довязать еще два-три ряда голубого неба и ствол дерева?