Он наморщил лоб.
— Хм, не помню… к какому поэтическому стилю вы себя относите?
— Ну… есть разные определения. Наиболее распространенное название — антиимажинизм. Антиимажинизм или постимажинизм.
— Нет, — признался м-р Глеску, подумав немного. — Единственный поэт, которого я помню из вашего времени и географического региона, — это Питер Тедд.
— Кто такой Питер Тедд? Никогда о таком не слышал.
— Должно быть, его еще не открыли. Но не забывайте, я специалист по изобразительному искусству, не по литературе или поэзии. Вполне вероятно, — утешающим тоном продолжал он, — если вы назовете свое имя специалисту по незначительным поэтам двадцатого века, он без особого труда вспомнит ваши работы. Да, вот так.
Я покосился на Морниела — тот ухмылялся мне с кровати. Он уже совершенно пришел в себя и явно начинал оценивать ситуацию с точки зрения получения выгоды. Ситуацию в целом. Свое положение. Мое. Я решил, что ненавижу его до последнего волоска. Скажите на милость, почему удача улыбается таким, как Морниел Метьюэй? Ведь столько на свете художников — достойнейших людей, в противоположность этому хвастливому треплу… Часть моего сознания, правда, отвлеклась на другое. Хорошо известно, говорил я себе, что истинная ценность произведений искусства становится очевидной лишь по прошествии времени. Достаточно вспомнить всех тех, кто при жизни считался звездами первой величины, а сегодня начисто забыт — ну, например, современников Бетховена, при его жизни бывших куда популярнее… И кто их помнит, кроме узкого круга музыковедов? И все же…
М-р Глеску покосился на указательный палец правой руки, на сгибе которого пульсировала маленькая темная точка.
— Мое время на исходе, — сказал он. — И хотя для меня огромное, неописуемое счастье находиться в вашей студии, мистер Метьюэй, видеть вас, можно сказать, во плоти, не позволите ли вы мне просить вас о небольшом одолжении?
— Да, конечно, — кивнул Морниел, вставая с кровати. — Для вас ничего не жалко. Чего бы вам хотелось?
М-р Глеску сглотнул, словно собирался постучаться в Райские Врата.
— Я надеялся… уверен, вы не будете против… Не могли бы вы показать мне картину, над которой сейчас работаете? Одна мысль о том, что я увижу работу Метьюэя — незавершенную, с непросохшей краской… — Он зажмурился, словно не веря, что все это происходит с ним наяву.
Морниел радушным взмахом руки пригласил его к мольберту и снял с картины чехол.
— Я хотел назвать это… — тут голос его сделался масленым, как бутерброд, — «Фигуральные фигуры за номером…».
Медленно, в предвкушении м-р Глеску открыл глаза и подался вперед.
— Но, — произнес он после долгого молчания, — это ведь не ваша работа, мистер Мэтьюэй?
Морниел удивленно повернулся и посмотрел на холст.
— Да нет, точно моя. «Фигуральные фигуры за номером двадцать девять». Узнаете?
— Нет, — признался м-р Глеску. — Не узнаю. И это факт, за который я особенно признателен. Может, покажете что-нибудь еще? Что-нибудь из более поздних работ?
— Эта по времени самая поздняя, — немного неуверенно пробормотал Морниел. — Все остальные более ранние. Вот, может, вам эта понравится? — он снял со стеллажа другой подрамник с холстом. — Я назвал это «Фигуральными фигурами за номером двадцать два». Мне кажется, это вершина моего раннего периода.
М-р Глеску пожал плечами.
— Это похоже на то, как если бы очистки с палитры наложили поверх очистков с палитры.
— Верно! Только я называю это «грязным по грязному»! Да вы, наверное, и так это знаете, раз специализируетесь на моем творчестве. А вот «Фигуральные фигуры за но…».
— Не соблаговолите ли оставить пока эти… эти фигуры, мистер Метьюэй? — взмолился Глеску. — Мне хотелось бы посмотреть что-нибудь из ваших работ с цветом. С цветом и формой!
Морниел почесал в затылке.
— Вообще-то я довольно давно не работал в цвете… А, погодите! — он улыбнулся и принялся рыться на верхней полке стеллажа, а немного погодя спустился со старым холстом. — Вот, одна из немногих работ, которую я оставил от своего прошлого, мутно-крапчатого периода.
— И я понимаю, почему, — пробормотал м-р Глеску себе под нос. — Это решительно… — он пожал плечами так энергично, что едва не коснулся ими ушей; жест этот хорошо знаком каждому, кто видел критика в боевой обстановке. После такого жеста слова абсолютно излишни; если вы художник, на чью работу этот критик сейчас смотрит, все и так ясно.
Морниел тем временем снимал с полки картину за картиной. Он совал их под нос Глеску, сжавшего губы так, словно его вот-вот вырвет.