— Тимофей Васильевич, а какой колхоз лучший в районе? Я говорю наш, а он говорит, — их…
— Нет, наш, а не их, — перебил Костя.
— Тогда о чём спор? — улыбнулся Тимофей Васильевич.
— Да ведь он говорит, — наш, а я говорю, — наш, — пояснил Никита.
— Правильно, — согласился председатель колхоза. — Ты говоришь, — наш, и он говорит, — наш! И я тоже говорю, — наш! Эх вы, незнакомцы! А ведь из одного колхоза! Ну да это моя вина, что не сдружил вас раньше…
Тимофей Васильевич отвёл Певного на конюшню, отдал распоряжение доставить лошадь на место и пошёл с Никитой к своей машине. И вскоре Никита тронулся в обратный путь домой. Он уже знал, что колхоз «Пятилетка» — это не только та деревня, где он живёт, а целых восемь деревень. И что вокруг, куда ни глянь, земля колхоза «Пятилетка». И вон то озеро, и вон тот лес, что за озером, и дальше и дальше… Вон как размахнулись. И необъятный мир уже казался Никите близким, знакомым, своим.
Леса сменялись полями, холмами, низинами. То мелькала близ дороги речушка, то сверкало серебряным блюдцем далёкое озеро, то возникала впереди какая-нибудь деревня… Как хорошо путешествовать по родным местам! Так бы и ехал и ехал без конца…
А машина продолжала свой путь. Она мчалась всё дальше и дальше и вместе с ней открывалась перед Никитой новая земля. И он совсем не думал о том, что эта земля была неведома лишь ему одному. Он открывал её заново, колхозную землю, землю Никиты Костенкова…
Операция
Наконец Павлику разрешили встать с постели. Но когда он надел халат, непомерно широкий для его мальчишеских плеч, и хотел уже направиться в больничный сад, в палату внесли нового больного. Исхудалый, обросший рыжей щетиной, он некоторое время лежал в постели с закрытыми глазами, а потом, слегка приоткрыв их, неожиданно для Павлика проговорил очень знакомым и шутливым голосом:
— Выздоравливаешь, наездник?
Только тут Павлик узнал в новом больном золотковского садовода Андрея Егоровича. Правда, узнать его было не так легко, и всё же это был, без сомнения, он, Андрей Егорович! От неожиданности Павлик растерялся, а потом обрадованно бросился к Андрею Егоровичу. В эту минуту ему показалось, что он не в больнице, а в золотковском колхозном саду. Если бы вы знали, какой это сад! Там есть яблоки и груши, растёт вишня, слива и черешня и столько смородины, крыжовника, малины, что ягодой нагружают целые машины. Но главное — там Андрей Егорович. Он никогда не гонит из сада ребят. Наоборот, зовёт к себе, не боится, что сорвут яблоко, попробуют ягоду. И всегда ребята в саду у Андрея Егоровича сорняки выпалывают, падалицу собирают, помогают подпорки ставить. И у каждого свой участок: одни яблоневики, другие грушевики, третьи ягодники. А по вечерам все собираются у шалаша, зажигают костёр и слушают какую-нибудь историю о чудесном саде, которую рассказывает Андрей Егорович. И яблони в нём есть, на которых растут двадцать сортов яблок, и крыжовник без колючек и слива не на дереве, а куст кустом! Ещё рассказывал, как воевал в партизанском отряде, как гнал фашистов с русской земли.
Павлик слишком был рад Андрею Егоровичу, чтобы подумать о том, что только серьёзная болезнь могла привести садовода в больницу, и весело воскликнул, садясь на его койку:
— Вот хорошо, Андрей Егорович, что вы здесь!
— Хорошего, конечно, в этом мало, — улыбнулся садовод, — но если ты обрадовался мне, то и я рад видеть тебя.
— Простите, — смутился Павлик.
— Ничего, ничего, — подбодрил Андрей Егорович. — А ты, я вижу, поправляешься! Теперь на необъезженную лошадь садиться не будешь?
— Нет.
— Вот и хорошо! А то, если каждый будет таким наездником, не хватит докторов вас чинить…
Павлик весело засмеялся шутке и уже готов был начать расспрашивать садовода о Золоткове, как вдруг увидел, что Андрей Егорович побледнел и как-то весь скрючился. Павлик испуганно спросил:
— Доктора позвать? Я тут всех знаю!
— Не надо, пройдёт. — Андрей Егорович полежал ещё немного, потом облегчённо вздохнул. — Здорово меня схватило…
— А что у вас? — Павлик только в эту минуту подумал: «Вот ведь и голова и ноги целы, а в хирургическую палату положили Андрея Егоровича. Значит, у него такая болезнь, которую резать надо».
— Паршивая, брат, болезнь — язва!
— Тут лежал один, так у него переворот кишок был.
— Не переворот, а заворот. Только это совсем другое дело.
Андрей Егорович после приступа чувствовал сильную слабость, и Павлик, чтобы не беспокоить его, отошёл к окну.