Неожиданно Павлик откинул одеяло, присел на кровати и протянул руку, чтобы зажечь настольную лампу. Он не знал, как поступить: самому ли сделать то, что пришло ему в голову, или разбудить Андрея Егоровича. Как это раньше он не подумал о таком простом и верном выходе и потерял целый день? Надо написать письмо товарищу Сталину, рассказать, какой в Золоткове садовод Андрей Егорович, как его любят все ребята, и попросить прислать какого-нибудь профессора. Может быть, для Георгия Антоновича сделать такую операцию очень трудно: он ведь районный доктор! А для профессора, который выше не только что районного, но и областного доктора, уничтожить язву действительно пустяковое дело!
Однако Павлик не зажёг лампы. Свет еще разбудит Андрея Егоровича; и вообще прежде, чем сесть за письмо, надо его обдумать. Павлик снова ложится и начинает обдумывать письмо к Сталину. И тут возникают непредвиденные трудности. Легко написать, что надо спасти колхозного садовода. Но ведь надо рассказать от кого письмо, кто его пишет. Значит, надо объяснить, как он, Павлик, попал в больницу, рассказать, как вздумал покататься верхом на необъезженной лошади. И Павлик заснул, так и не решив, что же он напишет о себе.
На следующий день Павлик проснулся немного позже обычного. Завтракал он один. Андрею Егоровичу есть не дали — сказали: анализ будут делать. А потом достал бумагу и карандаш и направился в больничный сад, чтобы засесть за письмо. Но Андрей Егорович остановил его и спросил:
— Ты кому собрался писать?
Павлик сначала хотел сказать, что в Золотково, матери, потом ребятам, и неожиданно для самого себя тихо проговорил:
— Сталину…
— Это по какому же делу?
— Чтобы прислали профессора…
Андрей Егорович удивлённо посмотрел на Павлика и посадил его рядом с собой.
— Ну что ж, Павлик, спасибо… Большое тебе спасибо. Только почему же ты обо мне заботишься, а о товарище Сталине нет? У него и так много дел, а ты еще заставляешь его для меня профессора искать. Да и где он возьмёт столько профессоров, чтобы к каждому больному посылать?
Павлик не отвечал. Ему хотелось сказать, что Сталин обязательно пришлёт профессора, как только узнает, что Андрею Егоровичу предстоит опасная операция. Но именно этого он и не мог сказать. А садовод уже говорил ему:
— Мы с тобой сейчас другое письмо напишем. В правление колхоза. Я бы и сам написал, да не подняться.
Павлик придвинул к столику табуретку, уткнулся коленками в фанерную дверцу и приготовился писать. Андрей Егорович взглянул на небо и тихо сказал:
— Так, сверху напиши: «О колхозном саде золотковской артели». Крупно пиши. Написал? Хорошо! А теперь дальше… — И, закрыв глаза, Андрей Егорович стал диктовать: «Сад наш самый большой в районе. В нём пятьдесят сортов одних яблонь. И беречь его надо, как золотой фонд садоводства. Саженцы нашего питомника не боятся суровых зим. Это письмо передайте садоводу, которому вы поручите сад… Садовод должен быть опытным. И обязательно в первую очередь он должен сделать вот что». Написал?
Андрей Егорович открыл глаза и увидел, что Павлик сидит за столом и совсем не пишет, а смотрит куда-то в окно.
— Ты что, парень?
— Ничего… Это я так…
— Так ли? Ну, тогда давай продолжать. Так на чём ты там остановился? Так вот, пиши дальше: «Первое: по опытному участку…»
— По опытному участку, — повторил Павлик и, не выдержав, рванулся к двери.
Андрей Егорович, превозмогая боль, присел и крикнул:
— Куда? А ну вернись! Ты что это?
И Андрей Егорович умолк. Сдвинув брови, взглянул он долгим, пристальным взглядом на подошедшего Павлика, потом откинулся на подушку и молча уставился в раскрытое окно. Там, над серебристыми ивами, в голубом летнем небе плыли лёгкие белые облака; и, провожая их, он подумал о том, как смешно, что от него скрывают всю серьёзность предстоящей операции. Ведь он же не ребёнок и отлично понимает, какая угрожает ему опасность. И всё же скрывают… Даже Павлику не велели говорить. А зачем? Ведь всё ясно! Разве стали бы вызывать профессора хирурга, не будь операция очень опасной? А его вызвали! Об этом ему рано утром сказал сам Георгий Антонович. Доктор, видимо, думает, что его больные не очень догадливые люди… А может быть, хотел подготовить? Но главное не в этом. Пусть от него скрывают опасность, пусть. Но кто Павлику рассказал обо всём? Парень сам не свой. А ему поправляться надо… И Андрей Егорович, повернувшись к мальчику, спросил: