Следователь мерно кивал и стискивал челюсти, чтобы не выдать зевоту. Хилобок взволнованно журчал:
– А пять минут спустя – заметьте! – не более пяти минут прошло, я по телефону с мастерскими переговорить не успел – врывается снова Валентин Васильевич ко мне, уже в халате, успел где-то найти серый лаборантский, – и опять: «Гарри Харитонович, когда же наконец будет выполнен заказ на систему датчиков?» «Помилуйте, – говорю, – Валентин Васильевич, да ведь я вам все объяснил!» – и снова пытаюсь рассказать насчет транзисторов и монтажа. Он перебивает, как и в тот раз: «Не можете, так не нужно браться…» – и снова насчет докладной, школьников, накладных расходов… – Хилобок приблизил лицо к следователю. – Короче говоря, высказал все то же, что и пять минут назад, теми же словами! Можете себе представить?
– Любопытно, – кивнул следователь.
– И не один такой заскок у Кривошеина был. То воду забыл перекрыть на ночь, весь этаж под лабораторией затопил. То – дворник мне как-то жаловался – устроил в парке огромный костер из перфолент. Так что… – доцент значительно поджал полные красные губы, траурно оттененные усами, – всякое могло статься. А все почему? Выдвинуться хотел и работой себя перегружал сверх меры. Бывало, когда ни уходишь из института, а во флигеле у него все окна светятся. У нас в институте многие посмеивались. Кривошеин, мол, хочет сделать не диссертацию, а сразу открытие… Вот и дооткрывался, теперь поди разберись.
– Понятно. – Следователь снова скосил глаза на бумажку. – Вы упоминали, что у Кривошеина была близкая женщина. Вы ее знаете?
– Елену Ивановну Коломиец? А как же! Таких женщин, знаете, немного у нас в городе – оч-чень приметная, элегантная, милая, ну, словом, такая… – Гарри Харитонович восполнил невыразимое словами восхищение прелестями Елены Ивановны зигзагообразным движением рук. Карие глаза его заблестели. – Я всегда удивлялся, да и другие тоже: и что она в нем нашла? Ведь у Кривошеина – конечно, «де мортуис аут бене, аут нихиль», но что скрывать? – сами видели, какая внешность. И одеться он никогда не умел как следует, и прихрамывал… Приходила она к нему, наши дома в академгородке рядом, так что я видел. Но что-то последнее время я ее не замечал. Наверное, разошлись, как в море корабли, хе-хе! А вы думаете, она тоже причастна?
– Я пока ни на кого не думаю, Гарри Харитонович, я только выясняю. – Онисимов с облегчением поднялся. – Ну, благодарю вас. Надеюсь, мне не надо вас предупреждать о неразглашении, поскольку…
– Ну, разве я не понимаю! Не стоит благодарности, мой долг, так сказать, я всегда пожалуйста…
После ухода доцента Матвей Аполлонович подставил голову под вентилятор, несколько минут сидел без движений и без мыслей. В голове жужжанием мухи по стеклу отдавался голос Хилобока.
«Постой! – Следователь помотал головой, чтобы прийти в себя. – Но ведь он ничего не прояснил. Битый час разговаривали и все вроде бы о деле – и ни-че-го. Ф-фу… ученый секретарь, доцент, кандидат наук – неужели темнил? Ох, здесь что-то не то!»
Зазвенел телефон.
– Онисимов слушает.
Несколько секунд в трубке слышалось лишь прерывистое дыхание, – видно, человек никак не мог отдышаться.
– Товарищ… капитан… это Гаевой… докладывает. Так что… подследственный бежал!
– Бежал?! Как бежал? Доложите подробно!
– Так что… везли мы его в «газике», Тимофеев за рулем, а я рядом с этим… – бубнил в трубку милиционер. – Как обычно задержанных возим. Вы ведь, товарищ капитан, не предупредили насчет строгого надзора, ну, я и думал: куда он денется, раз документы у вас? Ну, когда проезжали мимо горпарка, он на полной скорости выпрыгнул, через ограду – и ходу! Ну, мы с Тимофеевым за ним. Только он здорово по пересеченной местности бегает… Ну а стрельбу я открывать не стал, поскольку не было ваших указаний. Так что… все.