– Гм?! – Кривошеин распрямился.
– Ну что «гм»! Ревнюга глупый! Не сидела же я все вечера дома одна монашкой. Приглашали, интересно ухаживали, даже объясняли серьезность намерений… И все равно какие-то они не такие! – Голос ее ликовал. – Не такие, как ты, – и все! Я все равно бы к тебе пришла…
Кривошеин чувствовал затылком тепло ее тела, чувствовал мягкие ладони на своих глазах и испытывал ни с чем не сравнимое блаженство. «Вот так бы сидеть, сидеть: просто я пришел с работы усталый – и она здесь… и ничего такого не было… Как ничего не было?! – Он напрягся. – Все было! Здесь у них случилось что-то серьезное. А я сижу, краду ее ласку!» Он освободился, встал.
– Ну ладно, Лен. Ты извини, я не пойду тебя провожать. Посижу немного да лягу спать. Мне не очень хорошо после… после этой передряги.
– Так я останусь?
Это был полувопрос, полуутверждение. На секунду Кривошеина одолела яростная ревность. «Я останусь?» – говорила она – и он, разумеется, соглашался. Или сам говорил: «Оставайся сегодня, Ленок» – и она оставалась…
– Нет, Лен, ты иди. – Он криво усмехнулся.
– Значит, все-таки злишься за то, да? – Она с упреком взглянула на него, рассердилась. – Дурак ты, Валька! Дурак набитый, ну тебя! – И повернулась к двери.
Кривошеин стоял посреди комнаты, слушал: щелкнул замок, каблучки Лены застучали по лестнице… Хлопнула дверь подъезда… Быстрые и легкие шаги по асфальту. Он бросился на балкон, чтобы позвать, – вечерний ветерок отрезвил его. «Ну вот, увидел – и разомлел! Интересно, что же она ему наговорила? Ладно, к чертям эти прошлогодние переживания! – Он вернулся в комнату. – Надо выяснить, в чем дело… Стоп! У него должен быть дневник. Конечно!»
Кривошеин выдвигал ящики в тумбах стола, выбрасывал на пол журналы, папки, скоросшиватели, бегло просматривал тетради. «Не то, не то…» На дне нижнего ящика он увидел магнитофонную катушку, на четверть заполненную лентой, и на минуту забыл о поисках: снял со шкафа портативный магнитофон, стер с него пыль, вставил катушку, включил «воспроизведение».
– По праву первооткрывателей, – после непродолжительного шипения сказал в динамиках магнитофона хрипловатый голос, небрежно выговаривая окончания слов, – мы берем на себя ответственность за исследование и использование открытия под названием…
– …«Искусственный биологический синтез информации», – деловито вставил другой (хотя и точно такой же) голос. – Не очень благозвучно, но зато по существу.
– Идет… «Искусственный биологический синтез информации». Мы понимаем, что это открытие затрагивает жизнь человека, как никакое другое, и может стать либо величайшей опасностью, либо благом для человечества. Мы обязуемся сделать все, что в наших силах, чтобы применить это открытие для улучшения жизни людей…
– Мы обязуемся: пока не исследуем все возможности открытия…
– …и пока нам не станет ясно, как использовать его на пользу людям с абсолютной надежностью…
– …мы не передадим его в другие руки…
– …и не опубликуем сведения о нем.
Кривошеин стоял, прикрыв глаза.
Он будто перенесся в ту майскую ночь, когда они давали эту клятву.
– Мы клянемся: не отдать наше открытие ни за благополучие, ни за славу, ни за бессмертие, пока не будем уверены, что его нельзя обратить во вред людям. Мы скорее уничтожим нашу работу, чем допустим это.
– Мы клянемся! – чуть вразнобой произнесли оба голоса хором. Лента кончилась.
«Горячие мы были тогда… Так, дневник должен быть поблизости». Кривошеин опять нырнул в тумбу, пошарил в нижнем ящике и через секунду держал в руках тетрадь в желтом картонном переплете, обширную и толстую, как книга. На обложке ничего написано не было, но тем не менее Кривошеин сразу убедился, что нашел то, что искал: год назад, приехав в Москву, он купил себе точно такую тетрадь в желтом переплете, чтобы вести дневник.
Он сел за стол, пристроил поудобнее лампу, закурил сигарету и раскрыл тетрадь.
Часть вторая
Открытие себя
(О зауряде, который многое смог)
Глава первая
Относительность знаний – великая вещь. Утверждение «2 плюс 2 равно 13» относительно ближе к истине, чем «2 плюс 2 равно 41». Можно даже сказать, что переход к первому от второго есть проявление творческой зрелости, научного мужества и неслыханный прогресс науки – если не знать, что 2 плюс 2 равно четырем. В арифметике мы это знаем, но ликовать рано. Например, в физике 2 плюс 2 оказывается меньше четырех – на дефект массы. А в таких тонких науках, как социология или этика, – так там не то что 2 плюс 2, но даже 1 плюс 1 – это то ли будущая семья, то ли сговор с целью ограбления банка.