Конечно, я не поделилась со своей сестрой соображениями такого рода по той лишь причине, что давно убедилась в бессмысленности каких бы то ни было откровений даже с самыми близкими людьми.
— Я не могу тебе ничего посоветовать, — сказала я, воображая себя невероятно дипломатичной, — но я могу спросить Дауда.
— Это его хата? — быстро сообразила моя сестра.
— Да, — сказала я, — но, если его выгонят с работы, мы вылетим отсюда пробкой.
— А как он? — поинтересовалась она после небольшой паузы, в течение которой мы наполнили стаканы виски и моими замороженными слезами.
— Я никогда не встречала человека такой тупости, — честно ответила я. — Одновременно с этим я не могу сказать, что он бог в постели, потому что с таким хреном даже самое последнее ничтожество (каким, собственно, и является Дауд) будет в постели богом.
Я уже успела обратить внимание на то, что моя сестра порядочно нажралась и, судя по всему, не собиралась останавливаться на достигнутом, — сделав вид, что у меня зачесался глаз, я взглянула на часы и с ужасом поняла, что еще нет даже трех часов, а мы уже находимся в абсолютно непотребном состоянии и собираемся только усугублять его.
— Он лижет? — Моя сестра крайне скверно улыбнулась и откинулась на диванные подушки.
— Еще как, — ответила я.
— Знаешь, — сказала она, — в мужчинах, которые этого не делают, я вижу какую-то неполноценность.
— С такими мужчинами я просто не сплю, — сказала я.
— Как вы познакомились? — спросила она, закуривая новую сигарету и разглядывая свои пальцы с неровно обгрызенными ногтями.
— В аэропорту, — коротко ответила я.
На самом деле с Даудом меня свела Люба.
Это случилось почти два года назад, когда я только приехала в Дейру и устроилась в ночной клуб (в действительности он был замаскированным борделем) исполнять перед тысячей арабов танец живота с полной консумацией. Люба была совладелицей этого симпатичного местечка, именовавшегося, если я не ошибаюсь, Jela — по-арабски это слово обозначало какую-то непристойность в женщине. Потренировавшись пару дней под Любиным наблюдением, я стала звездой борделя, так как в юности занималась спортивной гимнастикой и даже сохранила навыки шпагата, на который я в финале представления садилась абсолютно голой. Я танцевала три раза в неделю под занавес, и за это мне платили три тысячи долларов. Люба отнеслась к моей непотребной деятельности очень тепло (в конечном счете мы на всю жизнь остались подругами) и, поскольку я еще не совсем освоилась в Дейре, пригласила пожить первое время в ее сьюте, который она делила с шестидесятипятилетним мужем-алкашом, делавшим, в свою очередь, неплохие деньги на туризме.
В Любином доме царил неправдоподобный бардак, и вдобавок ко всему ее муж за каким-то хреном завел собачку, с которой никто, естественно, не гулял, и она везде срала (потом эту собачку потеряли на пляже). Следует сказать, что тот период моей жизни проходил в нескончаемом грязном танце, не прерывая который я одевалась и раздевалась, срывая с себя одежду вместе с черным потом, ела, напивалась, и, пожалуй, единственное, чего я тогда ни с кем не делала, была любовь.
После очередного, и, как мне казалось, последнего, никчемного сексуального опыта в России я постаралась убедить себя в том, что нет никакого смысла спать с мужчинами из одной только любви к ним и, если уж какой-нибудь мудила хочет тебя слишком сильно, нужно просто поставить перед ним ряд задач, которые он должен непременно осуществить перед тем, как ты раздвинешь ноги. «С этими суками можно только как с собаками», — говорила мне Люба, интуитивно постигнув ту примитивную истину, к которой я пришла умом, намного раньше. Сказать по правде, танцевальная жизнь в Дейре как нельзя лучше способствовала укреплению и теоретическому развитию выбранной мною концепции бытия, ибо арабы, в отличие от русских мужчин, в принципе не представляли себе, что кто-то может спать с ними бесплатно и по собственной воле. Очевидно, по этой причине весь зал приходил в доисторическое волнение, когда я появлялась на сцене в золотом бюстгальтере и прозрачных шароварах, на которые Люба посоветовала нацепить позолоченные бубенчики, звеневшие от соприкосновения друг с другом. Время от времени, когда я тоскливо курила в подсобных помещениях, ко мне подходили подосланные индусы с предложением трахнуться за две тысячи дирхамов, но я неизменно отказывала. Цена, разумеется, постепенно росла, но, честно говоря, мне было просто лень одеваться, садиться в какую-то машину и ждать, пока долбаный индус отвезет меня в белый дом, чей хозяин уже нервно дрочит и приказывает обслуге выставить на журнальный стол батарею Chivas Regal.