— Madam, — обратился он ко мне, — I suppose, you know, how magnificent you are. I want to offer you some agreement. Three days, every moment, when I call for you, you should come here and fuck with me. On the second day you can take this coat and it will be yours. If this conversation is offensive to your feelings, tell me, and I won’t say any more word.[5]
— It’s okay,[6] — ответила я, — it’s okay.
Конечно, мне пришлось позвонить Любе и объяснить, почему я остаюсь на три дня в Абу-Даби, мне пришлось пропустить один день на работе и потерять тысячу баксов, но в конечном счете я все-таки заполучила это многострадальное пальто, и в Дейру я ехала пьяноватая и счастливая, надеясь только, что никогда больше не увижу владельца магазина, с которым мы заключили столь оригинальный agreement.[7]
Я была одета именно в это пальто, когда мы с Любой вернулись домой из ресторана Russkaya devochka, где наелись блинов с икрой и напились водки (мы специально попросили прислуживающих ниггеров принести нам водку безо льда, «in the most small glasses[8]»), и застали в dinings Дауда, который находился там по приглашению Любиного мужа. Выяснилось, что Дауд служит коммерческим директором в одном из дубайских туристических офисов и имеет какие-то дела с конторкой Любиного мужа — «деда», как она его называла.
Они пили виски, и мы присоединились к ним, переодевшись в халаты и восстановив смазавшуюся в ходе ресторанной пьянки косметику, — к счастью, Любин дед быстро нажрался и вырубился, а Люба перед тем, как заснуть в ванной, успела раздеться догола (пьяная, она всегда раздевалась догола) и станцевать на столе одинокое танго. Мы с Даудом сидели рядышком на диване до семи утра и бесцельно исповедовались друг другу — он рассказал мне историю про хохлушку, которая его обокрала и вдобавок оставила телефонный счет на пять тысяч долларов, а я поведала о Яшаре, заставлявшем меня торговать героином в стамбульских ночных клубах и выбившем мне зуб на заключительном аккорде нашего романа.
— А зачем ты с ним жила? — спросил Дауд.
— Это был такой мужик, которому многое можно было простить, — сказала я, протягивая руку за бутылкой виски, но Дауд опередил меня и разлил виски сам.
— Почему? — поинтересовался он; уже тогда я заметила, что Дауд сопровождает каждую мою сентенцию полным набором вопросительных слов русского языка — то ли он был невероятно туп (так и оказалось), то ли хотел во всем дойти до сути.
— А ты не понимаешь? — в свою очередь спросила я.
— Секс? — В действительности Дауд все понимал.
— Да, секс, — сказала я. — Чем еще можно заниматься с мужчинами?
— Почему ты с ним не осталась? — продолжал допытываться он.
— Что, по-твоему, я должна была мыть тарелки в Турции? — искренне удивилась я.
— Нет.
На этом наш разговор был прерван Любой, которая вывалилась из ванной, завернувшись в полотенце, и сказала: «Ебаный в рот, как можно было так нажраться, я же всю ночь дрыхла в душевой кабине!» Она, разумеется, подсела к нам и попросила меня налить ей виски. «Sweety,[9] — сказала она, — я сдохну, если сейчас же ты не нальешь мне этого гребаного виски и я не выжру его залпом». После этого Люба сильно подрагивающими пальцами приняла из моих рук полстакана чистого виски (лед, который мы заказывали накануне, давно растаял), опрокинула его в себя и закурила.
— Уже гораздо лучше, — сказала она своим обычным тоном, чуть растягивая слоги. — Главное — справиться с блевотиной после первого стакана, а потом ты уже чувствуешь себя свободной.
Мы выпили еще одну бутылку, после чего Дауд отправился в офис.
5
Мадам, я полагаю, вы сами знаете, как вы красивы. У меня есть одно предложение для вас. Три дня, в любой момент, когда бы я вам ни позвонил, вы должны будете прийти сюда и трахаться со мной. На второй день вы сможете забрать это пальто, и оно будет вашим. Если этот разговор оскорбителен для вас, просто скажите мне, и я не произнесу больше ни слова (