Мог бы не уточнять. Это каждый знал, что лента от сеанса к сеансу сокращалась. И если еще зимой Чапай на картошках показывал Петьке-ординарцу, как надо сражаться, сегодня могло выясниться вдруг, что он уже не показывает на картошках, а может, и стульев не ломает уже…
Впрочем, настроение от этого не очень испортилось: так и так исчезающие куски ленты были известны каждому наизусть.
Кто-то крикнул:
— Все!
Кто-то спросил:
— А Борька конопатый где?
— Здеся я!.. — пропищал конопатый Борька, придерживая рукой сползающие трусы.
Двинулись. Кто по жердочкам, кто вброд. Петька, Никита, Мишка и Владька — по жердочкам. Колька тетки Татьянин, Борька и прочая мелочь — вброд.
На рагозинском берегу Стерли подождали отстающих и, сбившись тесной кучей, мелюзга в середине, кто позакаленней — на флангах и впереди, без лишней болтовни на территории врага пошагали в гору — туда, где маячили в синеве кресты бывшей рагозинской церкви.
О рагозинском клубе и кино
Церковь была большой, а клуб оказался маленьким. Это только снаружи казалось, что в клубе можно на качелях качаться. Так уж глупо строили церковники. Четыре пятых от общего объема здания составляли купола, башни, разные комнаты и комнатенки, все входы и выходы которых были давно намертво заколочены досками. А помещение самой церкви, где расположился клуб, было низеньким, узким, тесным, примерно как склад для теса на эмтеэсовской пилораме или как амбар, что рядом с сельсоветом. Клуб, точно так же, как и курдюковская церковь, большую часть времени использовался под хранилище, особенно весной, накануне сева, и осенью: то в нем сушили картошку, то сортировали семена, и потому лавки никогда не стояли в помещении клуба. Для лавок была отведена специальная боковушка у входа, и зрители, отдав Володе-киномеханику билет, который только что купили у него, вернее, лишь глянув на билет, который Володя вырывал из блокнота и клал в свою кепку, вытаскивали из боковушки лавку — человек на десять каждая — и устанавливали ее на незанятом пространстве, как им хотелось и где хотелось.
Иногда в клубе при свете двух керосиновых фонарей выступала самодеятельность, и тетка Бульбаниха, бывшая монашка, грустно-грустно пела:
Самодеятельность выступала бесплатно. Выступала на пасху, чтобы в деревнях не красили яйца, и на Первое мая, иногда под ноябрьские — если бывало не очень холодно.
Но случалось, раз или два в год, что в Рагозинку заезжали настоящие артисты. Сколько-то лет назад заезжали трое. А все последние годы — по двое: женщина и мужчина. У настоящих артистов и все было по-настоящему. Лавки в клубе устанавливались заранее. А колхозники шли в клуб степенно, по-городскому. И сначала покупали у женщины за столиком билет, а потом отдавали его мужчине, и он складывал эти билеты не в кепку, как Володя-киномеханик, а в специальную коробку из-под каких-то загадочных конфет.
Потом двери закрывались на крючок. (Володя опоздавших пускал бесплатно и потому дверь не закрывал.) Артисты переодевались в боковушке. Мужчина выходил в костюме с галстуком, а женщина в черном платье до полу, вся в блестящих каких-то искрах, с ярко-красными губами и черными бровями. Концерт начинался. Артисты — они не самодеятельность. Они и поют, и на гармошке играют, и на гитаре, и даже на обыкновенной пиле, которой дрова пилят, и танцуют, и фокусы показывают, и тарелками перебрасываются…
В деревнях после одного такого концерта с месяц все мальчишки показывали друг другу фокусы, перебрасывались какими-нибудь деревяшками вместо тарелок или занимались акробатикой, как после приезда последней пары, когда женщина вдруг скинула платье и, почти голая, стала такое выделывать, что дух захватывало, будто она резиновая — без костей.
До войны, говорят, в клубе танцевали под гармонь или под гитару: «Таня, Танюша, Татьяна моя…» В войну парней в деревне не осталось. А после войны вернулось несколько человек, да и те потом уехали. И редко-редко, уговорив Славку белобрысого попиликать на хромке вальс, в клубе собирались одни девчата и подолгу вальсировали, обнявшись друг с другом.
Но все-таки чаще всего приезжал в деревню на своем Серко Володя-киномеханик. Вешал на дальнем узком простенке экран из двух простыней, приворачивал к лавке динамо, которое желающие крутили весь сеанс, устанавливал аппарат и под завораживающее жужжание динамо-машины начинал тут же склеивать разорванную где-то на предыдущем сеансе ленту.
— Сейчас, сейчас будет порядочек, — говорил он.
И все знали, что действительно порядочек будет. Володя считался своим парнем, и взрослые обращались с ним по-приятельски, иногда просили прокрутить интересный кусок еще раз. Володя прокручивал.
Борьба за первенство
Сеанс обыкновенно начинался с темнотой, и до начала его было еще часов пять. Белоглинцы рассчитали правильно. Враг не успел сосредоточить свои силы. В пустом клубе суетились только два одногодка Борьки конопатого — жалкий авангард рагозинцев. Пропищав испуганными голосами, что три первых ряда уже заняты, хотя в клубе не было еще ни одной лавки, авангард выскочил через ближайшее окно на улицу и побежал рассказывать, как белоглинцы всей кучей напали на них и с каким трудом удалось им вырваться.
Конечно, по щелчку в затылок им досталось бы. Но так как на сближение авангард не пошел, Петька только свистнул ему вдогонку.
Быстро втащили две лавки, одну длинную, одну короткую, втиснули их рядышком, на расстоянии двух метров от экрана, и уселись все двадцать пять человек в один ряд. Ставить лавки ближе к экрану Володя-киномеханик запрещал, чтобы на экране не мелькали головы впереди сидящих.
Сам Володя куда-то ушел к этому времени. Лишь вывесил экран да установил зачехленный аппарат, а динамо не прикрутил, чтобы не сломали.
Белоглинцы долго еще шумели, возбужденные, а потом устали и, глядя на экран, стали переговариваться вполголоса по двое, по трое. Для того, кто знает цену кино, экран никогда не бывает пустым. Вот в том месте, где теперь видна желтая полоса, появятся цепи беляков, а там, где ползет муха, — как раз и будет лежать Анка-пулеметчица. Экран живет каждой своей складкой, каждым пятнышком.
Рагозинцы собрались и пришли только часа за четыре до начала сеанса. Загалдели, выстроившись сзади, потом немного утихомирились, и Васька-малыга начал переговоры:
— Вас предупреждали, что три ряда занято?
Петька и Никита сочли ниже своего достоинства поворачивать головы к противнику: они сами недавно приобщились к героизму, так что в ожидаемых событиях на экране будет чуточку и про них. Во всяком случае, так должно было казаться остальным. И этим упорным своим безразличием путешественники еще больше наводили всех на мысль о своей сопричастности к героизму. (Анка ведь тоже зря не колготилась…)
— А лавок-то не было! — ухмыльнулся через плечо Мишка.
— Ну и что ж, что не было? — спросил Малыга.
— А что вы занимали, если не было? — спросил Владька.
— Рыжих не спрашивают, — отрезал Малыга, явно желая обострить обстановку. — Вас предупреждали, что два ряда занято?
— Я вот тебе за рыжих! — сказал Владька.
И рагозинцы сразу понадвинулись вплотную на белоглинцев.
— Мы предупреждали, мы предупреждали! — завизжал появившийся откуда-то авангард.
— Ничего не предупреждали! — выкрикнул Мишка.
Мишка ухватил одного из представителей авангарда за челку:
— А ну, говори!
— Честное слово!.. — захныкал авангард.
Никита и Петька не оглядывались. В клубе так и так драки не будет. Года два назад не выдержали — сшиблись и всей толпой были изгнаны из клуба. Додрались на улице. А потом сидели у окон на траве и слышали только музыку да взрывы. Шел фильм «Два бойца». Так в памяти у всех и осталось, что «Два бойца» — это непонятная комбинация разговоров, музыки и взрывов.