Сначала они скалились молча.
Потом первым оглушительно захохотал Проня. Потом захохотал чернобородый.
Потом они, опять в четыре руки, подтащили ящик к костру и минут двадцать пытались взломать его крышку.
То ковырял ножом Проня, то, оттолкнув его: «Дай я, дурак!» — брался за это чернобородый.
Однако, убедившись, что все их усилия напрасны, они немножко успокоились. Сели около ящика и лишь теперь вспомнили о связанных путешественниках.
— Черт возьми! — сказал чернобородый. — Я уже две недели не грелся у костра! Где их мешки?
Они схватили котомки путешественников и вытряхнули их на землю.
Чернобородый задрожал от злости, обнаружив, что, кроме хлеба и картошки, в мешках ничего не было.
Швырнул мешок в лицо Никите, взял горбушку и, откусывая огромными кусками, стал есть.
Проня, весь дергаясь от возбуждения, последовал его примеру.
Немного утолив голод, они успокоились. Чернобородый закопал в золу оставшиеся картофелины, хотел подбросить хворосту. Проня, глядя на обессилевших в попытке освободиться от веревок друзей, остановил его:
— Не надо… Мы еще не выбрались отсюда… Полдела сделано, главное еще впереди…
Чернобородый сразу утих, оглянулся на тайгу, прошел через поляну, принес из кустов ружья.
Положил их не сразу.
Кивнул в сторону Никиты и Петьки.
— Кончим?..
Проня взял одно из ружей, положил у своих ног.
— Сдурел? Чека только и ждет твоего салюта…
— Зачем? — спросил чернобородый. — Без шума… — И вытащил из-за голенища длинный, тускло замерцавший в отблесках костра нож.
Проня размазал кровь на щеке — Петька все же не зря швырнул дротик, — зло прищурившись, долго вглядывался в лица друзей. И столько злобы было в этом взгляде, что Петька опять зашевелился, пытаясь либо высвободить руки, либо вытолкнуть изо рта кляп.
Хотя бы крикнуть:
«Режь, гад! Режь, фашистское отродье! Далеко не уйдешь!..»
Но руки были связаны крепко, а грязная тряпка, казалось, раздирала рот, и от бессильной ненависти слезы выступили на глазах у Петьки.
Проня захохотал. Проня думал, что это слезы страха. Проня взял у чернобородого его нож и подошел к друзьям.
Никита замер, глядя ему прямо в глаза, затаил дыхание, чтобы не выказать страха. «Режь!»
Петька опять рванулся в бессилии.
Проня усмехнулся.
— Это ж большевистские змееныши… — сказал он, отходя к костру. — Свиньи… Их режешь — они горло подставляют… Надо по-другому… — Сел, воткнул нож в землю перед собой. — Незачем оставлять лишних следов… Они сдохнут и так… А тогда — бросим под горой… Милиция найдет — решит: от истощения. Заблудились в пещере… — Повторил: — К чему лишние следы?.. Положим рядом какой-нибудь гнилой мухомор… — И, довольный своей выдумкой, он опять захохотал.
— Надо уходить, — сказал чернобородый.
— С чем? — зло спросил Проня, тряхнув седыми космами. — Пойти в магазин? Дайте водки? Или в парикмахерскую — побриться? Лучше тогда напрямую — в чека! Там и побреют, и покормят!
Чернобородый помолчал.
— Может, все-таки зарыть? — опять кивнул на Никиту и Петьку.
— Будут искать! Надо, чтоб не искали! — отрезал Проня. — Двое суток в нашем распоряжении еще есть…
Друзья и не помнили, когда говорили между собой, что их не будут искать четыре дня.
Выходит, эти бандиты следили за каждым их шагом.
— Завтра надо достать жратву… — подытожил Проня. И, взяв Петькину веревку, разрезал ее пополам. — Утро вечера мудренее… Давай, чтоб они случаем не дали деру…
Петьку оттащили к дальнему концу поляны и, усадив на землю, привязали к дереву. Чернобородый хотел привязать стоя, Проня запретил.
— Синяков не должно быть, следов от веревок не должно быть, крути аккуратно. Они сдохнут своей смертью…
Потом грабители потушили костер и тут же, на поляне, улеглись спать.
Обессиленные, разбитые, друзья не могли потом сказать, спали они или теряли сознание в эту холодную ночь… Но когда пришли в себя, было уже светло.
Прощание
Лес шумел, перекликался на разные голоса.
Петька проснулся оттого, что Проня, взяв его за подбородок, несколько раз приподнял ему голову, больно стукнув затылком о дерево.
— А, живой… — сказал Проня.
Чернобородый складывал на потухшем пепелище хворост, чтобы снова разжечь костер.
От своего дерева на Петьку глядел Никита.
Петьке показалось, что он еще не проснулся и видит страшный сон, неправдоподобный и явственный одновременно…
Он весь окоченел, по всему телу расползлась дрожь. Сначала медленная, потом сильней, сильней — его стало бить как в лихорадке.
Петька хотел остановить это биение и не мог.
Вдруг Никита как-то страшно захрипел, дернулся раз, потом еще раз, голова его свисла набок, и, осев, он скрючился на веревках.
Проня подошел к нему и выдернул изо рта кляп.
— Это что еще за блажь? — спросил от костра чернобородый.
Никита так и остался без движения, обвисший на веревках.
Проня тронул его за голову.
— Живой… — Потом обернулся. — Нам не надо, чтобы они задохнулись. Я не хочу сесть миллионером в каталажку. Они заблудились в пещере и умерли от жажды, едва выбрались оттуда!
Чернобородый мрачно хмыкнул.
А Проня подошел и выдернул кляп из Петькиного рта, ударил его этим кляпом по голове.
— Теперь они так и так не раскричатся.
Петька глядел на Никиту и не сразу понял — что это, когда щеку обожгла горячая, как огонь, слеза.
Бандиты доели остатки хлеба из их котомок.
Проня сказал:
— Не будем терять время, надо идти за жратвой.
— Надо… — подтвердил чернобородый.
— Деньги у тебя? Я покараулю здесь, — сказал Проня.
Чернобородый, хохотнув, сразу оборвал смех.
— Деньги я могу отдать тебе, сам покараулю.
Между ними разгорелся спор. Никто не хотел оставлять другого возле ящика с драгоценностями.
Наконец решили идти вместе. Это примирило обоих.
— А с этими? — спросил чернобородый.
— Пусть сдыхают.
— К черту! Прикончим — это будет вернее!
Проня опять разозлился.
— Они сдохнут и так! Сдохнут от жажды! Мы заметем сразу все следы. Не трусь! Я знаю, что такое тайга. Их будут искать неделю, пока найдут! — Добавил: — И не к чему на себя лишнее брать… Мы еще в России…
Где-то за Петькиной спиной взошло солнце и всполошило мошкару. Но сначала Петька еще чувствовал ее укусы, а потом все: и жажда, и отеки в затянутом веревками теле, и опухшее от укусов лицо — слилось для него в одно сплошное одеревенение.
Грабители притушили костер, убрали за собой следы ночевки и, взяв ящик, потащили его в лес.
Проходя мимо Петьки, чернобородый замахнулся, хотел ударить его. Проня взвизгнул:
— Не надо синяков! Я говорю — не надо синяков!
Чернобородый зарычал в ответ, но руку опустил.
— Синяки будут от веревок.
— Веревкой они сами себя уже исполосовали. А не сдохнут, так… мы вернее… С той самой скалы… И живого места не останется… Скажут — веревка не выдержала.
Когда шаги их растворились в тайге, Петька выждал еще несколько минут и хотел окликнуть Никиту. Но Никита сам вдруг выпрямился, потянулся, насколько позволяли ему веревки, расправляя отекшие суставы, огляделся по сторонам.
— Никита, — едва слышно, чужим, непослушным ртом, в котором едва ворочался деревянной колодой язык, позвал Петька. — Ты чего, Никита?
Никита хотел улыбнуться, но только губы его дрогнули и непонятная гримаса исказила лицо.
Никита хотел ответить громко, но тоже ответил едва слышно:
— Это я нарочно, Петь… Чтоб тряпку вынули изо рта.
Петька тоже шевельнул губами, но улыбка и у него не получилась.
Некоторое время помолчали, широко открытыми ртами вдыхая воздух.
Силы как будто возвратились немножко.