И перебросил удочку. Перебросил ее точно на то же место, где ловил в прошлый раз. Но поплавок оставался без движения.
Сначала Петька еще повторял: «Сейчас, сейчас…» Потом замолчал. Потом сел на ту же корягу, на которой сидел раньше. Потом даже принял точно такую же позу, как тогда, приготовившись моментально шлепнуться на спину, если поплавок дрогнет. Но поплавок не шелохнулся.
Уж такая это дурная рыба — карась. Он будет как ошалелый лезть на удочку, к примеру, до двух часов. И только успевай выкидывать его на берег. А в два часа кончится жор, и тогда ты ему хоть кашу с маслом предлагай — он и глазом не поведет.
Петька просидел на коряге больше часа, но шлепнуться на спину ему не пришлось.
Никита, из сочувствия, ушел к Туре и, сидя около незажженного костра, стал нехотя сосать мятные леденцы.
Петька подошел к нему, сел рядом и с горя тоже погрыз конфет. Но выгребать против течения на голодный желудок — пустое дело…
Решили попытать счастья на Чернавке.
Котомку с библией Никита положил в другую котомку и, усевшись в лодке, стиснул ее между ног.
Пока гребли до Чернавки, животы у обоих словно приросли к позвоночнику.
— Ставь котелок! — распорядился Петька, когда они вытащили свою долбленку на песок рядом с Чернавкой, и опять, решительный, взялся за удочку.
Но вскоре вода в котелке закипела, а рыбы все не было.
Никита разыскал немного щавеля и опустил его в воду, потом набросал туда мелкими кусочками заячьей капусты, лебеды и даже белых корешков осоки.
Тогда Петька махнул рукой на честь бывалого рыбака, снял грузило, уменьшил глубину до десяти сантиметров, разыскал под камнем несколько муравьиных яиц и закинул на плотичек.
Плотичка, или селявка, как называли ее в Белой Глине, — это не рыба, это так — промысел Кольки тетки Татьянина. Но делать было нечего…
Никита подбирал, молча потрошил эту мелюзгу и опускал в котелок. Потом объявил:
— Хватит!
Петькина досада прошла, когда он увидел, до чего — невпроворот — густым получилось варево.
Никита сполоснул ложки.
Сели друг против друга и, опять счастливые, оба разом зачерпнули по ложке темной жижи с пеплом.
Петька со смаком втянул в себя первый глоток и поперхнулся. Горло его сжали спазмы. Уха была горькой, как хина.
Петька вопросительно глянул на Никиту. Но тот, скосив глаза, глядел в собственную ложку и глотал варево как ни в чем не бывало.
Петька решил, что горечь во рту — это у него после конфет. И вторую ложку проглотил, стараясь не чувствовать, какой вкус имеет Никитина уха.
Только после того, как Никита обсосал и выбросил последнюю плотичку, после того, как в котелке не осталось ни щавелинки, Петька, лизнув свою ложку, спросил:
— Чтой-то горьковато вроде?..
— Может… Чуть есть, — сказал Никита. — Это я для вкусу травой приправил.
Потом, лежа на траве, отдыхали перед дорогой.
Сначала отдыхали рядом. Потом у Никиты заурчало в животе. Он встал и отошел, чтобы лечь подальше, стал глядеть в синее небо.
С полчаса поурчали врозь.
Арестанты
Они услышали тарахтение моторки сразу, как только выплыли на середину Туры. Петька перестал грести, чтобы не оказаться под носом у быстроходного катера.
Моторка появилась из-за поворота, и Петька уже рассчитал, что она пройдет метрах в трех по борту от их лодки, как неожиданно моторка пошла прямо на них.
— Эй, дяденьки! — закричал Петька.
Красивая белая с продольной красной полосой моторка почти вплотную от них круто развернулась, мотор ее заглох, и здоровенный старшина в синей милицейской форме, перегнувшись через борт, крепко ухватил Петькину долбленку за отшлифованный стеклом буртик.
— Руки вверх! — скомандовал старшина. Никита сначала поднял руки, потом опустил и спросил:
— Зачем?..
— Вы арестованы — не глядя на них, объяснил старшина, подтаскивая долбленку плотнее к борту своей лодки. — А ну перебирайтесь сюда! — приказал он. И добавил: — Сопротивление бессмысленно.
Петька хотел было что-то возразить, но все было так неожиданно, а лица старшины и милицейского лейтенанта настолько суровыми, что путешественники переглянулись и молча полезли в милицейскую лодку.
Единственная улика, за которую их могли арестовать, находилась в котомке, и Петька прихватил ее с собой.
Старшина передал лейтенанту носовую цепь с долбленки, тот молча укрепил ее на корме, рядом с мотором.
— Дя, за что нас?.. — попытался осторожно выведать что-нибудь адмирал-генералиссимус.
Но молодой красивый лейтенант с орденом на кителе не ответил. Достал какую-то бумагу и приказал старшине:
— Проверяй. Лодка долбленая…
— Так точно, — доложил старшина. — Долбленая.
— Нарушителей двое…
— Есть. Раз, два, — сказал старшина, пересчитав Никиту и Петьку.
— Один стриженый, другой не стрижется… — мрачно, как приговор, известил лейтенант.
— Снять головные уборы, — приказал старшина. — Так точно, товарищ лейтенант, один не стрижется.
Никита и Петька только головы поворачивали, глядя то на одного, то на другого. Лейтенант сидел на корме, старшина — в носу лодки.
— Звать… Как звать? — спросил лейтенант, впервые поднимая суроаые глаза на арестованных.
— Петька… — сказал Петька.
— Никита… — сказал Никита.
— Все правильно… — заключил лейтенант. — Дальше… Телогрейки. У одного синяя, у другого черная.
— Грязные у обоих, товарищ лейтенант, не разобрать.
— А ну, где у вас там есть чистые места? — спросил лейтенант. — Под мышками. Так. Все правильно, сомнений быть не может. Время задержания… — Глянул на часы. — Без пяти минут девять ноль-ноль… Запишем. — И карандашом записал на бумаге. — Следите за ними, старшина.
Лейтенант обернулся к мотору, намотал на пусковое колесо тонкий ремешок, дернул его. Мотор сразу оглушил всех.
Не глядя на друзей, лейтенант развернул лодку, и она стремительно полетела вверх по течению Туры, а за ней так же стремительно понеслась арестованная долбленка.
Весть о преступлении
Мчались быстро, так что минут через сорок уже показались Гуменки.
Петька заметил на берегу двух человек, один из которых был тоже в милицейской форме и сигналил руками: не то «я здесь!», не то «сюда!»
Это уж показалось вовсе не к добру, и Петька понадеялся, что милиционеры не заметят сигналов, но глянул сначала на лейтенанта, потом на старшину и убедился, что они видели все раньше его.
С заглохшим мотором лодка мягко выскочила носом на прибрежную гальку. Лейтенант придержал рукой долбленку, чтобы та не ударила в корму.
— Чэпэ, товарищ лейтенант! — доложил милиционер, по требованию которого лодка причалила к берегу. Штатский рядом с ним был, видимо, из колхозников. И только испуганно моргал глазами.
— Слушаю… — сказал лейтенант.
— Покушение на убийство, — доложил милиционер. — Ограблен кассир сберкассы. Ехал с деньгами из района. Два выстрела: один пулевой, другой из дробовика.
— Кассир жив? — сразу спросил лейтенант.
— Жив. Пуля попала в лошадь, а его только поцарапало дробью. Но потерял сознание, когда падал с лошади.
— Денег много? — спросил лейтенант.
— Так точно, — доложил милиционер. — Около семи тысяч.
— Ничего не трогали на месте?
— Никак нет! Поставили охрану из колхозников. Лейтенант обернулся и что-то негромко приказал старшине.
Тот быстро оттолкнул лодку и прыгнул в нее. Завел мотор. Стали снова набирать скорость.
Старшина
Друзья поняли наконец, что никаких обвинений им не предъявят, что их попросту отбуксируют до Белой Глины и с рук на руки передадут бабке Алене и Петькиной матери.
Мысль об этом привела друзей в полнейшее уныние. Даже то, что они узнали в Гуменках, отошло на второй план. Даже то, что в котомке у них лежала таинственная библия, казалось малоудовлетворительным.