Главная мысль книги состоит в том, что и деловые предприятия, и учебные заведения применяют устаревшие модели коммуникаций и социального взаимодействия. Наши предприятия и учебные заведения демонстрируют тенденцию к открытости, потому что их сотрудники и студенты используют ее в своей социальной жизни и все чаще хотят делиться тем, как они работают или учатся. Темпы внедрения инноваций в таких странах, по нашему представлению, являются более быстрыми, чем в странах, где социальное взаимодействие менее распространено. Так, использование социальных медиа в скандинавских странах в среднем составляет 60 %; в России же социальные медиа используют 33 % – несмотря на то, что в России больше пользователей мобильных устройств, чем в любой другой европейской стране.
Выступая перед различными аудиториями после выхода этой книги на языке оригинала, я просил поднять руки тех, кто пользовался социальными медиа на прошлой неделе, чтобы поделиться знаниями или приобрести таковые, – поднималось в среднем шесть – десять рук. Стоит отметить это удивительное явление: ведь 10 лет назад почти никто в аудитории не мог бы поднять руку. Но поскольку производство и распространение знания так обычны сегодня, мы едва ли задумываемся над этим. Вот как изменился мир, в котором мы живем.
И хотя наша планета сталкивается со многими вызовами (не в последнюю очередь – нашего выживания как вида), общий тон этой книги оптимистичен. Почему? Потому что миллиарды людей сегодня участвуют в создании персональных образовательных сетей, в которые входят жители различных городов и регионов, фактически из всех уголков земли. С помощью этих сетей мы приобретаем больший контроль над нашими жизнями; мы самоорганизуемся так, что от нас уже нельзя отмахнуться; мы демократизируем обучение так, чтобы был слышен каждый голос; мы начинаем решать проблемы творчески.
Действуя таким образом, мы бросаем вызов власти и ее институтам; мы заставляем работодателей переосмыслить многие аспекты, связанные с работой; мы требуем, чтобы корпорации несли социальную ответственность; мы противопоставляем так называемым экспертам житейскую мудрость народных масс; мы настаиваем на новых формах капитализма и представительной демократии.
И если мы добились столь многого в столь сжатые сроки, представьте себе, чего мы сможем достичь в дальнейшем.
Дэвид Прайс, апрель 2015 года
Предисловие
13 августа 1999 года, пятница. Три часа ночи. Я намертво застрял в самой длинной в истории Англии автомобильной пробке, и у меня сердечный приступ. Я не любитель драматических эффектов, но в придачу ко всему на заднем сиденье машины сидели два моих маленьких сына. Я не мог оставить их и отправиться на поиски помощи. Никогда впредь я не смеялся над «пятницей, 13-м».
В груди у меня все сжималось, каждый вдох давался с трудом, а сердце колотилось как сумасшедшее. Оно билось так быстро, что после двухсотого удара я оставил попытки сосчитать пульс. Каким-то образом мне удалось продержаться еще два часа, за которые я все-таки дополз до дома и смог вызвать «скорую».
После того как доктор дала мне успокоительное, она объяснила, что по сути это не являлось сердечным приступом, хотя все признаки вроде бы указывали на него. Это был приступ какой-то «мерцательной аритмии», и лучше бы мне начать к ней привыкать, потому что в будущем она может повториться. Так оно и случилось. Вот только докопаться до ее причин оказалось не так-то просто. Поскольку несколько лет я бегал марафонские дистанции, да и потом не забросил тренировки, врачи ошибочно диагностировали у меня «спортивное сердце» – временное незначительное увеличение массы миокарда.
В конце концов стало понятно, что я генетически унаследовал гипертрофическую кардиомиопатию. Доктор вскользь обмолвился, что один из факторов риска при этом заболевании – «внезапная смерть», так что мне следовало избегать тяжелых нагрузок.
К этому моменту я уже открыл для себя поисковик Google, так что следующие две недели провел, воображая, как свалюсь замертво где-нибудь на улице; если вы наберете в поисковике «гипертрофическая кардиомиопатия», вы поймете, что я имею в виду. Впрочем, после того как доктора сказали мне, что благодаря моим трехчасовым марафонам я скорее всего нахожусь в группе наименьшего риска, я немного расслабился.