Знаешь, я днем весела, как птица, если в большом кругуДобрых знакомых. А вот под вечер что-то теснит в груди.Господи, я по ночам не плакать, кажется, не могу.Быть одиноким вдвойне сложнее, если ты не один…
…нужно о добром, о главном, вечном - я же о ерунде…Как я смогу служить тебе, если даже язык мой враг?Господи, что тебе мой кораблик, пущенный по воде?Я и водой-то назвать не вправе этот сырой овраг…
Он и поплыть-то не может толком, тычется носом в ил,Мачты не делают из непрочных тоненьких хворостин.Господи, я прошу, помоги ему, дай ему, Боже, сил.Мне же не помогай, а только - ради него - прости.
* * *
Ночным захлебнувшись соком,Бессонница бьет в висок мойВопросами о высокомПо классике - например:Бывает ли жизнь на Марсе?На шею ко мне комар селИ пьет мою биомассуНахально, без всяких мер.
Грузиться, пожалуй, хватит.И лучше заснуть в кровати,Проснуться в рассветной вате,С улыбкою до бедра.Ведь утро еще не скоро.И с пола глядит с укоромЛюбимой чашки осколок,Уроненный из ведра.
А может, мне сон приснится,Где в небе блестят зарницы,Где флюгер поет синицей, -Казалось, простая жесть.И будет вокруг красиво,И буду кричать: «Спасибо!»Не хмуриться что есть силыИ взглядом траву не жечь.
Нет, не будет нынче сна, роль моя уже ясна, и опасна, и трудна, и, конечно, не видна. Не с бутылкою вина напиваться допьяна, не плясать потом, чтоб в тучу от стыда ушла луна. Ночь нежна, а я одна.
Я рассказываю сказки старому креслу, скоро оно замурлыкает и полезет обниматься со мною всеми своими четырьмя ногами.
А еще жила однажды в аквариуме рыба. Не золотая, а темно-синяя, только лицо у нее было зеленое и печальное. Печальное - потому что рыба хотела стать птицей, а в аквариуме было не разбежаться и не взлететь. Но однажды, хозяева взяли рыбу с собой на море. На Черное. И наклонили аквариум случайно. А рыба разбежалась и выпрыгнула, чтобы в полете превратиться в птицу.
А жизнь счастливая штука, так что она и правда превратилась.
В пингвина.
И обнаружила, что жарко и хочется кушать. А если кушать, то рыбу. А рыбу она есть не могла из сострадания. И умерла от огорчения.
А потом ученый нашел этого пингвина, доказал, что в Черном море они водятся, и получил большую премию и жил долго и счастливо.
А в мире творится осень, время плохое,А я становлюсь колючей, как каланхоэ.Сухие листья и даже вино - сухое.
* * *
Понимаете, автобусы не летают,И троллейбусы не летают,И даже желтые измученные асфальтовые катки не летают.Потому что они железные,Тяжелые, как земной шар.Они перебирают колесами.Грустно перебирают колесамиИли даже ползут, выдавливая в земле ямки колесами,Ночами в темные норы лезут,Днем по делам спешат.
А над городом летают куртки,Красиво летают куртки,Когда ветер - всегда летают разноцветные куртки,Их так тяжело удержать -Не выходит ни у кого.Джинсовые куртки выглядят, как грозовые тучи,А теплые куртки - как снежные белые тучи,А капроновые куртки - они летучие,Шуршат шаловливо на виражах,Держат курс рукавом.
А троллейбус задирает к небу рога,Иногда даже слишком задирает к небу рога,И пассажиры его видят в нем своего врага -Поскольку он тормозит,А им пора в институт.А автобус даже не может поднять лицо,Он угрюм, он даже не может поднять лицо,А каток полирует асфальт - какое уж тут лицо,А куртки - совсем вблизи,Летают, дразнятся тут…
А автобус уже проехал половину пути,И троллейбус уставший не может больше идти,А куртки - как стаи цветных и крикливых птиц,А ветер вдруг встрепенулся, всхлипнул и стих…
Воздух стал студенисто-плотным, словно желе,Да какое летать - о прошлом только жалеть,А автобусу что? Ну, ехать чуть тяжелей…
* * *
Ходят катера по Малой Невке,Дышит сонным воздухом Израиль…Летку-енку пляшет девка ЕвкаСразу после выхода из рая.
Ева пляшет. За забором прятась,Ангелы глазеют через щелку,Как она со лба рукой горячейМокрую откидывает челку,
Как она, шальная и живая,Все смеется, пятками топочет,Как кипят листками-кружевамиТополиные сухие почки.
Рушатся и возникают замки,Прорубает царь окно в Европу…И Адам над хвороста вязанкойЗамер, иногда вздыхая робко
И шепча: «Пойдем, темно уже ведь,Да и что скажу потом отцу, и…»Ева пляшет. Не мешайте Еве -Мир живет, пока она танцует.
* * *
Невозможно держать в памяти все человечество. Это - как увидеть завтрашнюю еду в только что вымытой посуде. Ну или, допустим, - как почувствовать тепло шерсти оленя, бегущего в холодной стране. Так что наша жизнь рассчитана совсем на немножко - ну максимум на пару дней. Слышишь - какая тишина? Это просто на небе придумывают новую порцию наших судеб.
Живешь, коллекционируя то, что тебе выпало совершать, все эти мутные стеклышки собираются где-то у тебя внутри, а когда они тебе будут уже не нужны, кто-то скажет: «Смотри, получилось неплохо, из этого вполне могла бы выйти душа».
И хорошо, раз душа. А бывает - только чуть что не так, и оно разлетается заново, будто не собирал. А бывает еще - будто большая дыра, вот заглянешь внутрь - а там только пустота.
И если тебе часов сорок восемь ни разу не придется поспать, неожиданно тебе станет ну как-то совершенно никуда и никак, и это не плохое настроение, не усталость, не депресняк - это просто кончилась твоя жизнь и тотчас началась опять.
И засыпаешь с улыбкой, и видишь во сне облака… А я живу так тихо - небу легко про меня забыть, и я прожил старый осколок, но мне не выдали новой судьбы… пытаюсь за что-нибудь ухватиться, а оно тает у меня в руках.
Надо попробовать дотянуть до зимы…
* * *
Когда наступает вечер, их становится больше. Они как будто выходят из серых замерзших стен. Какие они несчастные, смешные, помилуй Боже, такие совсем усталые, но гордые вместе с тем. Они шагают по улицам в рваных летних сандалиях, и кажется, что дорога их никак не придет к концу. Ну может быть, их обидел кто, с любимыми поскандалили… и мокрые ветки с радостью хлещут их по лицу.