- Брат мой, свет мой, боль моя, жизнь, что с тобой случилось, скажиСердце выжгла зимняя ночь… Как тебе сумею помочь?…Брат мой, мою горечь пойми, повернись ко мне хоть на миг…Я б тебя согрела - но как?… Ты растаешь в теплых руках.
- А-б-в-г-д-и-е-е… (подпирает щеку плечом)Мне доступно горе твое, но, прости, а я тут при чем?…У меня уют и покой, каждый день - покой и уют,
Все, что захочу, - под рукой, остального мне не дают.
У меня - куда ни пойти - чистота метет ветерком…Ты ж пятнала кровью пути, по которым шла босиком,Только ты не можешь понять, что уже захлопнулась дверь.Раньше ты искала меня, что ты будешь делать теперь?
Враг не выдаст, мертвый не съест, и того, что нет, - не лишат.Lupus homo homini est - это самый выгодный шаг.Я еще не Каин, но Кай, у меня не брат, ну и что ж?…Не дрожит в холодных руках ледяной искрящийся нож.
Двадцать девять, тридцать один, сорок восемь,семьдесят три, Подходи ко мне, подходи, не смотри назад, не смотри.Поздно уже что-то менять, я держу судьбу на весу…И не ты спасаешь меня, я тебя сегодня спасу…
- Брат мой, моя боль, моя кровь, что ты говоришь мне, очнись,Хоть на миг глаза приоткрой, хоть рукой ко мне прикоснись…Вот, вставай, иди ко мне, ну слишком это злая игра…Брат мой, у кого ты в плену?., брат мой, милый, братик мой, бра…
* * *
В восьмом классеМы начали изучать химию,Там рассказали, что если что-то нагреть,Оно плавится и течет каплями,А потом остывает и становится таким же.Я спросила у мамы:«А деревья, когда сгорают,Тоже должны превращаться в капли,А потом застывать и становиться такими же?»«Нет, - ответила мама, - деревья сгорают совсем.Но это уже органика,Тебе еще это рано знать».
С тех пор я не люблю химию.Зачем мне наука,В которой деревья сгораютНасовсем?
* * *
Я читаю рассказы,И в них рассказывают обо мне,О чем я постоянно думаю.Наверное, их писал очень мудрый человек.И на титульном листе должна быть его фотография.Открываю.Есть.Но почему тамТакое жестокое, такое измученное,Такое безысходное лицо?Закрою скорее, не смотрю.И вовсе он пишет не обо мне,С чего вы взяли?
* * *
И когда ты будешь плакать, что скоро двадцать, то есть четверть жизни вылетела в трубу, не умеешь ни общаться, ни одеваться, и не знаешь - а куда тебе вдруг деваться, только Богу плакаться на судьбу.
И когда тебя не возьмут ни в друзья, ни в жены, а оставят сувенирчиком на лотке, ускользнут, уйдут из жизни твоей лажовой - а тебя из печки вытащат обожженной и оставят остужаться на холодке.
И когда тебе скажут - хочется, так рискни же, докажи, что тоже тот еще человек, ты решишь, что вроде некуда падать ниже, и вдохнешь поглубже, выберешься из книжек - и тебя ударит мартом по голове.
И вода, и этот воздух горячий, блядский, разжиженье мозга, яблоки в куличе. И друзья, котрые все же смогли добраться, обнимают так дико трогательно, по-братски, утыкаются носом в ямочку на плече.
Ты уже такая уютная - в этих ямках от носов твоих женатых давно мужчин, несмеянка, синеглазая обезьянка, под мостом горит Нева нестерпимо ярко, и звенит трамвай, и сердце твое трещит.
А весна всегда отказывает в цензуре, разворачивает знамена, ломает лед, ветер хлещет по щекам золотым безумьем, на распахнутом ветру, на трехкратном зуме, обниматься на бегу, целоваться влет.
И тогда ты будешь буковками кидаться, как остатками несъеденного борща. Твой роман не пережил никаких редакций, вы вообще такие дружные - обрыдагься, то есть даже разбегаетесь сообща.
Ноль седьмое счастье, двадцать седьмое марта, голубое море, синие паруса. Ты заклеиваешь конверты и лижешь марки, солнце бьется наверху тяжело и марко, и густым желтком стекает по волосам.
* * *
Помнишь, как это - солнце за кромкой леса, серые скалы, родинка у виска. Ветер смеется, прыгает, куролесит, ветер втыкает палки в мои колеса, красит коленки пятнышками песка.
Мне бы замерзнуть, сжаться, а я стекаю и извиняюсь, зная, что я права. Жизнь наконец осознала, кто я такая, жизнь поняла, куда я ее толкаю, и отобрала авторские права.
Помнишь ли эти дни, локотки в зеленке, дергала струны, снашивала колки. Физика на коленке - как на продленке, помнишь, ты называешь меня Аленкой, я огрызаюсь - Алька, и никаких.
Кажется, я жила на проспекте Славы, Мити или Володи, давным-давно. Как я дрожала - только не стать бы старой, как я тебя встречала возле состава, как мы лакали розовое вино.
Помнишь, как в марте мы открывали рамы, тусклые дни соскабливали со стен. Как я теряла зимние килограммы, точная съемка, яркие панорамы, помнишь, как я любила тебя - совсем.
Вот я сижу за стойкой ночного бара, тупо считаю трупики сиграет. Помнишь - а каждый вечер, как после бала, как я со всех страниц себя соскребала и оставляла рядом с тобой гореть.
Помнишь или не помнишь, а было сколько теплых ночей, невыдержанных утрат. Как мы с тобой валились в чужую койку, между симфоний, между дневных осколков и засыпали в позе «сестра и брат».
Как я ждала осеннего ледостава, как я в ночи молилась за наш союз…
Господи, кто бы понял, как я устала,Господи, кто бы понял, как я боюсь.
* * *
Ты стони над ней, ты плачь по ночам над ней,или что там еще умеешь - тебе видней,а меня не слушай, я-то давно на дне,вот уж сорок дней.
А она рыжа в кудрях, а она тонка,а она открывает дверь тебе до звонка,а он легка в кости и в руках мягка -и нашла себе дурака.
Ты в обиду ее не даешь, ты вообще хорош,ты пуд соли ешь, последний ломаешь грош,ты ее защищай от бури и от порош,а меня не трожь.
Вам-то в рай, вам нынче каждый дворец - сарай,примеряй ее, придумывай, притирай,ты в ее огне, в руках у нее сгорай,а меня - сдирай.
Ты бросай плащи под ход ее колесниц,ты пиши ей: «Только без меня не усни», ты мотайся по дорогам и падай ницот ее ресниц.
Вырезай меня, под горло, под корешок.Закрывай на ключ, остатки сложи в мешок,если был вопрос - то он навсегда решен,а ответ смешон.
Ты иди себе, не смотри, как я здесь стою,Ты, дурак, мою пригрел на груди змею,думал, я хожу по струнке, всего боюсь,а вот я смеюсь.