Я тут недавно встретила свое прошлое - оно все так же сидит перед компьютером и у него все те же царапинки на запястье.
Знаешь опять весна, а я снова брошена, то есть все та же - мелкая, неуютная, солнце в глазах и руки в чернильной пасте.
Мое кун-фу сильней твоего кун-фу, мое теперь сильней твоего всегда, а солнце бьет апрелем - в моем шкафу зазеленела высохшая еда. Глотай свой кофе, утренний карт нуар. мотай из дома, завтрака не доев, тебе сегодня выдали мануал-, в котором семь решений - от с до е.
Сейчас, ты знаешь, верно, такой прогноз - заложен нос, беда, авитаминоз, что каждый разгребает родной занос, рыдает, нарывает из-под заноз. Такое время - сердце уже течет и пенится, и цвет у него кровав. Ну, это будто завтра уже зачет - а ты еще учебник не открывал. Как будто все готовы - а ты один, а ты грызешь науку, как сын бобра. Послушай, ну не мучайся, мы сдадим, ведь ты везунчик, черт бы тебя побрал.
Чудак, ну почему тебе каждый день - чтобы себя любимого обижать, у Бога миллиарды таких людей, ему ведь тоже хочется убежать, ему решать безвыходньгй этот квест, сушить на батарее твои носки, послушай, на себе ты поставил крест - так дай ему не вымереть от тоски, проснись с утра, зажмурься от теплоты, рассыпь вокруг горячее серебро, он рассмеется, видя, что счастлив ты. И будет гром. Неистовый майский гром.
Аостальное, знаешь ли, пустяки, а ты идешь, и птицы тебя зовут, а ты горишь, хохочешь, орешь стихи, в твоих ушах безумствует Азнавур, на темных ветках сказочная сурьма, а на щеках. - румянец во весь размах, с тобою редко кто не сойдет с ума, о нем бы сочинения в трех томах. И пусть он смотрит, будто на дурака, пусть кутается в замызганное пальто, а ты поешь - и мир у тебя в руках, слова не те, зато настроенье - то.
Судьба, похоже, знает, кого пинать, кому вставлять по самое не грусти, а ты пират, ты выскочка, ты пернат, ты светел головой и летуч в кости. Да блин горелый - лучше и не найти - и мягок, и улыбчив, и чуть суров, тебе еще ведь нету и тридцати - а ты умен, как тыща профессоров, ты носишь непомерно большой рюкзак - иначе как-то слишком легко ходить, ты носишь свет на пальцах, огонь в глазах и облако, согретое на груди.
Тебе даются цифры и языки, ты море слов, ходячий набор цитат, и отпусти синицу-то из руки, ей тоже, знаешь, хочется полетать. И хватит, хватит, хватит себя жалеть, реветь в кулак и плюхаться на диван, ты столько раз использовал мои жилет, что я себе купила another one., такой красивый, желтый с отливом в синь и прежнего немножечко подлинней, мне даже как-то жалко его носить, но, думаю, нам хватит на пару дней.
bad typing. Пропечаталось не ахти. Не знаю даже, как и произнести.
Единственное, что хочется предложить, пускай в шестом не будет вселенских сил, давай-ка мы попробуем просто жить, смотри какой жилетик с отливом в синь. А под ногами дергается канат, ты морщишь морду, как шаловливый скунс. Смотри - зачетка отдана в деканат, а нашу жизнь продлили еще на курс.
Слушай, я знаю, трогано-перетрогано, истины прописные на пол-листа. Раньше, Маринка, я обращалась к Богу, но нынче боюсь, что он от меня устал. Дергала, мучила, голову заморочила, мол, расскажи мне правду, пошли мне знак… То есть его не то чтобы жальче прочих, но просто пора, наверно, и честь бы знать. Так что таким вот тихим февральским ночером… Я ненадолго, мне ведь домой чесать… Слушай, ты понимаешь, к нему-то очередь, а до тебя автобусом полчаса.
Слушай, Маринка, так, как тебе, ну правда же, Богу еще ни разу не повезло. Нынче - ты видишь - мир оказался радужным, будто бы все добро победило зло. Будто бы все, закончились горки-горочки, те, что об елку мордой и все круша. Нынче Москва прекрасна, мороз иголочкой губ уголки прилежно пришил к ушам. То есть теперь чем дальше - тем интереснее, то есть что было сложно - теперь легко, то есть у Вити поят вином и песнями, а у Анеты - чаем и молоком.
Богу-то я все время печаль и жалобы, звуком слегка похожие на пилу, знаешь, при нем я так легко не лежала бы, скорчилась бы, наверное, на полу. И вспоминала б горе свое по мелочи, с траурными подробностями причем, он ведь готов услышать о каждой немочи, тоже, делов-то, плакать ему в плечо. И разливаться речкою по раздольному, а под конец с гнусавеньким «ах, прости» вытереть слезы. Высморкаться в подол ему. Выйти, пообещав над собой расти.
Ох, мы с тобой смеемся - ему икается, а ведь недавно липла с раскрытым ртом. К этому так безропотно привы-кается, что отвыкать намучаешься потом. То есть вот так идешь, возвращаясь с рыночка, глазки закроешь и говори, стенай. Ну вот зачем, скажи мне, кому Мариночка, пусть она и надежная, как стена. Ну и давайте, так себе и живите, в черной тоске грызите родной матрас. Мы тут с Маринкой пьем за здоровье Витино, чтоб ему было счастье двенадцать раз.