И здесь — о удивление! — из горизонтального положения я быстро перехожу в вертикальное, вдыхаю всей грудью холодный воздух, вижу небо, много света, в лицо мне бьет ветер с Зеи, — и я делаюсь человеком. Иду, радостно чувствуя под собой ноги и землю, думая:
«Зачем мне этот поцелуй? Чтобы я не заплакал от страха? Я не просил ее. Зачем так лезть в душу человеку?.. Мне, может, от этого хуже. Конечно. Буду думать, переживать — что это значит? И встретимся сейчас как? Вдруг стыдно станет. Зачем мне это в самый последний день, перед операцией?..»
— Привет! — сказал лейтенант Ваня, протягивая руку. Я пожал. Это была действительно рука, а не плавник, и на карася — он теперь мало был похож. У меня тоже на скуле никакой не удар остроги, хоть и горит по-прежнему. Наверняка Ваня видит светящееся пятнышко. Я провел по щеке прохладной ладонью, даже слегка потер, спросил:
— У меня что-нибудь есть?
— Где?
— Здесь, на щеке.
— Не вижу ничего. А что?
— Так просто.
Я не поверил Ване, хитрит парень — догадался, пожалуй. Ну и ладно, меньше разговоров, шуточек. Не переношу этого. Мы пошли к соснам, сели на скамейку.
— Как дела? — успел я спросить первым.
— Считай, ваши ряды поредели: женюсь на Грете.
— Это самое… Она без мужа?
— Нету, говорит. Ну, конечно, была замужем, разошлись. Выгнала, говорит, когда надоел.
— А грузинчик?
— Пристает. И, понимаешь, она ему улыбается. Как думаешь, чтобы я ревновал?
— Не знаю. Вообще может быть.
— Ну, давай не будем об этом. Личный вопрос. Я его сам решу. Скажи, как твоя деревня?
— Существует.
— Ты подробно доложи.
— Тебе неинтересно, ты — городской. Да и мне не все понятно. Съездил — грустно стало, тяжело. Теперь ношу свою деревню в душе. Что с ней делать — не знаю. Вроде бы жизнь переменилась, по-новому все пошло, а старого, родного чего-то жалко. Как хаты, в которой родился… У тебя вот городская душа, у меня — навсегда, наверное, деревенская. Лучше о чем-нибудь другом поговорим. Мне сегодня нельзя расстраиваться.
— Это правильно. Как солдату перед боем. Я подзабыл немножко… Ну, ты держись… Я тебе всего желаю, от души, понял?
— Понял.
— Побродим, если хочешь, просто так.
Мы пошли по аллее в самый конец, постояли у белой песчаной осыпи, послушали, как еле внятно шипит, стекая ручейками, белый песок, погрустили (всегда грустно слышать беспрерывный, равнодушный шелест песка: может быть, это течет само время?), свернули на тропу, молча прошли между редкими соснами по густому, мертвенно-церковно пахнущему багульнику, оттаявшему на солнце, спустились под гору к ручью (он уже затянулся синим пузыристым льдом, поутих, впав в предзимнюю дрему), поднялись на гору, оглядели Зею — всю ее холодную ширь от предгорий слева до степных далеких туманов в стороне невидимого Амура, вышли к санаторию возле столовой, сели на скамейку: от соснового воздуха, багульника, осенней подмороженной прели слегка туманилась голова, как после глотка крепкого, кисло-сладкого вина.
Я подумал, что теперь мне не скоро удастся вот так побродить, да и снег уже выпадет к тому времени, глянул на белые колонны здания и вдруг вспомнил, как красовался лейтенант Ваня, а Коноплев фотографировал его, когда…
— Ваня, — сказал я, — как с той девушкой… Помнишь, такая высокая, с желтой косой. Стеша, кажется, звать ее.
— Плохо. Фиброзно-кавернозный. Двусторонний.
— А подшефная твоя, Рита?
— Прэлесть чернявочка, — прокартавил Ваня. — Спайку пережгли — оказалось гиблая спайка. Крови много вышло. Как былинка ходит.
В дверях столовой появился диетврач Голявкин в сопровождении диетсестры Голявкиной, его жены. Он тоненько и часто что-то доказывал, взмахивая короткими толстыми руками, суетливо вышагивал широкими ножками в парусиновых штанах, будто и ими возбужденно размахивал, стараясь убедить в чем-то свою невозмутимо рассеянную жену.
Мы с Ваней разом подхватились, чтобы не попасть в поле зрения Голявкина, — заморит беседой о пользе коровьего кумыса, — но диетврач заметил нас, прибавив шагу, крикнул:
— Подождите-ка, голубчики!
Я остановился, а Ваня, помахав рукой кому-то из знакомых, скрылся за стенкой беседки, похожей на автобусную остановку. Голявкин поймал меня за рукав, пригласил: