В 1965 году, я уверен, ты ожидал приход на пост Генсека именно «железного» человека, придумав надежду на то, что Шелепина можно реально было склонить к «цивилизованной демократии».
Помнишь ли и такой эпизод? Был он в те же дни подготовки доклада Брежнева XXIII съезду. Я рассказал тебе, что один из цековских кадровиков завел со мной неофициальный разговор: не заинтересует ли меня пост секретаря Ленинградского обкома по идеологии? Это была очень большая для меня неожиданность, и все же отвергать предложение сразу не хотелось: ведь Ленинград... Я пришел к тебе — посоветоваться. Я был тогда и впрямь словно на выданье: незадолго перед этим, до твоего выдвижения к руководству Агитпропом, твой начальник и предшественник В.И. Снастин тоже конфиденциально сообщил мне, что буквально на днях, мол, он будет утвержден начальником Главного политического управления Советской армии и Военно-морского флота СССР. Подбирал уже, значит, «команду». И он тоже предложил мне пойти к нему заместителем. Зыбкость подобных планов и намерений обнаруживалась, разумеется, чаще, чем они сбывались. В.И. Снастин был в зависимости от судьбы Л.Ф. Ильичева, а Ильичев — в такой же зависимости от судьбы Н.С. Хрущева. Сняли Хрущева, и вскоре слетел Ильичев. А потом и Снастина, оставшегося на прежнем посту, заменили (надеюсь, помнишь) именно тобой. А начальником Главпура стал недоброй памяти брежневский дружок Епишев. Он начал с того, что запретил в Вооруженных силах распространение «Нового мира» А.Т. Твардовского и «Юности» Б.Полевого...
Возникали тогда и другие варианты найти для многих, в том числе и для меня, хомут, по возможности менее трущий шею. Никто еще мысли не допускал, что именно я, всегда готовый «к труду и обороне», мог отказаться от всяких хомутов. И от погонщиков. И даже от самой той колеи. Сам я тогда такой мысли не допускал: мне нравилась именно дисциплина, с удовольствием в свое время служил в армии, буквально поэтизировал эту человеческую обязательность. Не умел еще отличать, где у начальства глупость, а где подлость. Мне вполне был свойствен, как тогда это называлось, «здоровый карьеризм»: умеешь честно и хорошо работать — так шагай по лестнице вверх. Незадолго перед этим разговором я побывал в Ленинграде, виделся с секретарем обкома по идеологии, на чье место меня попытались примерить. Мы с ним, как и с тобой, учились в Академии общественных наук. Совсем неплохой человек, но, что поделаешь, ленинградский хомут был для него столь велик, что он мог в нем поместиться во весь свой рост. И вот кому-то пришла мысль, а не подойду ли я для Ленинграда.
С юности я мечтал об этом святом месте на земле. Война прервала мое уже начавшееся поступление в 1941 году в Высшее ленинградское военно-морское инженерное училище имени Ф.Э. Дзержинского. Город моей несбывшейся мечты.
Стало быть, встрепенулся я от предложения подумать о переезде в Ленинград вполне естественно. Признаюсь, моя жизнь и ранее, и позже почти не востребовала меня как раз в том качестве, в каком я мог бы сделать людям добра значительно больше. Уж все ушло теперь безвозвратно, и потому могу же о себе сказать: рожден я был для жизни именно трибунной. Думаю, ты, на публике предпочитавший промолчать, все-таки вряд ли мог вовсе не обратить внимания на то, что мои выступления встречались (как бы ни были для них различны аудитории) или восторженно, или по меньшей мере одобрительно. Не мог же ты не знать, хотя бы из доносов, которые тебе ложились на стол или передавались по телефону, что даже в самое гнусное время многолюдные залы устраивали овации. В том числе — студенты на учебных лекциях... И так было во всех концах страны, куда ездил и выступал там по нескольку раз в день. Это когда меня изгнали из официальной сферы.
Был также и организатором. За шесть лет работ в провинции дошел от инструктора сельского РК партии до заведующего Агитпропом обкома партии и еще за пять лет от инструктора до замзавотделом ЦК КПСС.
За эти же годы окончил два факультета заочно (исторический и филологический) и две аспирантуры (одну очно) со степенью кандидата филологических наук.
Никогда не говорил того, во что не верил. А значит, говорил самозабвенно.
В 1965 году, услышав о своем ленинградском варианте, сорокатрехлетний, полный сил, я непроизвольно представил себя в свободном общении с прославленными коллективами питерских заводов и интеллектуальных центров. Ты в ответ окатил меня ушатом холодной воды... Фразы твои были вроде бы и не связаны между собой, но сейчас звучат в памяти моей уже иначе. «В самый ответственный момент бежишь с поля боя?» — услышал я от тебя. «Как это — с поля боя, в Ленинград-то?» — удивился я. «Ведь главное сейчас развернется здесь», — прозвучало твое слово. Выходит, ты все уже просчитал тогда в связи с начавшейся битвой Шелепина за место Генсека.