Симптоматичным особенно оказался такой эпизод. В 1967 году, осенью, в «Комсомольской правде» появилась статья Ф.Бурлацкого и Л.Карпинского в поддержку художественной и идейной альтернативы — на этот раз в искусстве театра. Это было уже печатное выступление в СССР в первую очередь против некомпетентности партийного руководства сферой искусства, но также и против его реакционного характера, определяющегося буквально зоологической отчужденностью партийного аппарата от творческой интеллигенции. Статью авторы сначала предложили в «Правду» (Зимянину и мне). Я счел, что после необходимой доработки ее можно в «Правде» напечатать, а Зимянин (думаю, после консультаций на Старой площади) отверг ее. Ясно, в то время ее опубликовать можно было только в «Правде». Ибо тогда только «Правда» имела право критиковать те или иные звенья партийного аппарата. К тому же Л.Карпинский и Ф.Бурлацкий были оба штатные сотрудники «Правды»: один редактор «Правды» по отделу культуры и член редколлегии, другой политический обозреватель. Они, однако, рвались в драку и отнесли ее в «Комсомолку». Там, не долго думая (за правдинских авторов не с «Комсомолки» спрос!), статью немедленно напечатали. Получилась не просто критика партийного руководства (пусть и справедливая), а критика его — со стороны ЦК ВЛКСМ... Пуганая ворона куста боится: ВЛКСМ — это же совсем недавно... Шелепин. Это и Л.Карпинский вчера еще секретарь ЦК ВЛКСМ по идеологии... И многое другое сюда примешивалось.
К тому же зашумели и «за бугром»: не начало ли принципиальных перемен в СССР?
Вроде бы само по себе это событие меня лично не касалось, ибо я был в те дни в творческом (неоплаченном) отпуске. Готовился к защите докторской диссертации. Но это только казалось так. Моя диссертация даже и называлась, в сущности, вызывающе: «Пути и формы воздействия политики на развитие литературы». В ней как раз и разрабатывалась именно альтернатива той, в сущности, губительной политике диктата в сфере художественной культуры, какую проводило брежневско-сусловское руководство. Альтернатива формулировалась мною так: партийное и государственное руководство развитием культуры является соответствующим специфике искусства только и только тогда, когда оно именно создает условия для свободы творчества, вытекающей из самой этой специфики. Только здесь, только в этом направлении я искал соответствие идее свободного творчества.
Понятно, что все дальнейшее никакая для меня лично не случайность.
Приезжает ко мне Л.Карпинский. В полной растерянности. Оба с Бурлацким они не предполагали, что так круто все обернется. Все мы тогда были во многом наивняками. Еще не осмыслили трагизма крушения Н.С. Хрущева, надеялись на лучшее. Л.Карпинский говорит мне: на ближайшей редколлегии его и Бурлацкого будут изгонять из «Правды». Сам Зимянин ему об этом сообщил. Если меня не будет на редколлегии, то вряд ли кто что и скажет в их защиту. Я сразу понял: судьба их предрешена. Зимянин наверняка получил указание изъять их из «Правды». Мне нет нужды просто лишь красоваться, вспоминая о своем поведении, да ты все это и знаешь. Но тем не менее хочу подчеркнуть: я ощутил, что нечто подобное будет, конечно, и со мной. Я же ведь не мог не пойти на злосчастную эту для всех нас редколлегию. Не мог не просто из-за дружеского долга, хотя и этого было бы достаточно, чтобы не прятаться в кусты, но еще более из-за того, что в моей близкой тогда к завершению докторской и в моей готовой рукописи книги «Политика и литература» (к тому времени уже набранной в издательстве «Советский писатель») эпизодам, подобным тем, что описаны Ф.Бурлацким и Л.Карпинским, посвящены целые разделы научно выверенного мною текста. Я сказал Карпинскому: на редколлегию приеду.
Естественно, сам Зимянин меня на эту редколлегию, поскольку я был в отпуске, не думал и приглашать. Он не скрывал удивления, когда увидел меня за столом на обычном моем месте. Конечно, догадался: если я из отпуска прошел в зал редколлегии, не зайдя к главному редактору, значит, будет сражение. Зимянин в то время ко мне заметно благоволил. И думаю, не хотел меня терять.
Все это я тебе, в ту пору главному нашему цензору — наблюдателю за «Правдой», пишу не для информации о фактах, которые тобой, впрочем, возможно, и забыты (поскольку на сей день ты уже прошел и через Олимп, и через то, что свидетельствует о покатости Земли). Напоминаю же, чтобы ты убедился в знании мною тогдашних механизмов идеологического слежения. В том числе и твоих, агитпроповских.