Именно Энгельс писал в 1859 году: в основе революции лежит трагический конфликт «между исторически необходимым требованием и практической невозможностью его осуществления» (Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. т. 29. с. 495).
В том и дело: всякая вспыхнувшая революция, с одной стороны, исторически неизбежна, а с другой — как революция, обречена на многие поражения. Из-за длительной невозможности воплотить свой идеал именно своими усилиями. Всякая!
Не это ли и выяснилось в странах, где давно и прочно установилась действительная демократия? В конце-то концов она установилась не насильственно. А возможно такое в условиях никак уж не революционного, а обдуманно реформаторского действия — на основе свободного волеизъявления большинства общества. Вот он, «вывод мудрости земной», сказал бы известный гётевский персонаж...
Гегель внятно обозначил то, что глубина исторического трагизма определяется объективной обусловленностью интересов борющихся сторон. Случайных социальных интересов не бывает. Поэтому каждая сторона в трагическом конфликте считает себя правой... Каждая.
А если сказать и более определенно, то каждая же сторона в исторической трагедии не только считает себя правой, но и реально является таковой.
Это-то и есть действительная основа современно понятого истинного демократизма, ведь социальные интересы всех сторон, в сущности, равноправны. Логически насилие в связи с этим теряет всякое обоснование и особенно оправдание.
Но, к несчастью, это же обстоятельство и вызывает насилие. Поскольку те или другие конкретные интересы выдвигаются как исключительные. Тоже ведь факт. И тогда неизбежно вступает в дело насильственная борьба за них. Великие права борющихся сторон в этом случае обретают неприкрыто абсурдную (все равно — революционную или контрреволюционную) форму осуществления. Великое открытие христианством непротивления злу насилием в этой ситуации отбрасывается даже и самими (многими) христианами. Насилие расчеловечивает всех борющихся.
В таких-то обстоятельствах и возникает полная невозможность осуществления каких бы то ни было форм социальной справедливости. Это и парадокс, и абсурд революции одновременно.
Если вспомнить ситуацию 1917 года в России, то и здесь противоборствующие стороны внутри страны исторически, конечно, тоже были правы. Правота — не абстракция, а элементарное стремление жить. Даже царская власть могла бы, в конце концов, стать во главе бескровного социального прогресса, если бы вовремя вступила на путь конституционного реформирования — хотя бы и на основе столыпинской социальной программы. Позже сильные «царистские» настроения в русском «народе», как их — для себя — определил Сталин, оказались важнейшим фактором (завуалированным, конечно) установления жесточайшей тирании. Причем — от имени победившего Октября... Ленин вынужден был признать, что, не будь первой мировой войны, ввергшей Россию в катастрофическое состояние, революции в нашей стране в 1917 году, конечно, не случилось бы. Царская монархия несла в себе свои социально-исторические потенции в то время еще надолго. Она, правда, разбрасывалась ими направо и налево, обрекая себя на свержение больше, чем любые другие факторы и обстоятельства. Русская наследственная монархия стала, в сущности, самоубийцей.
Исторически правы были и те партии, которые ориентировались на извечное (извечное!) стремление российского крестьянства к общинному владению пахотной землей и другими угодьями. Начиная с 1861 года беспредельно живучее общинное землепользование было более чем за полвека разрушено лишь наполовину, а крестьянство по-прежнему составляло более 80% всего населения страны. Как только Декретом о земле от 26 октября 1917 года советская власть объявила землю всенародным достоянием и передала ее крестьянам в вечное и бесплатное владение, народная, привычная община быстро восстановилась даже и там, где, в итоге реформ Столыпина, уже утвердилась частная собственность на землю.
Эсеры обрекли себя на поражение именно тем, что, в сущности, отказались от своей исходной программы социализации земли, то есть от «черного передела» ее (поровну, на едока) между всеми крестьянами. Отказались — перед самым Октябрем 1917 года. Впрочем, тебе это всегда было «до фонаря»...
По известному изречению, власть в России осенью 1917 года «лежала в грязи», «на дороге», ее надо было только поднять. Здесь есть доля истины. Но необходимо и иметь в виду, что «лежала в грязи» все-таки не сама по себе власть, а брошенная эсерами победоносная крестьянская программа «черного передела», то есть многовековая мечта российского крестьянства — отобрать землю у помещиков. Лежал «в грязи» Крестьянский Наказ, составленный в провинциях России, требовавший равных наделов земли, составляющей общенародную (но отнюдь не государственную!) собственность (точнее — это «всенародное достояние»).