Как и предполагалось, острота творческой проблемы уменьшалась от самого факта, что фильм дорабатывается самими его создателями.
У Леонардо да Винчи есть суждение: тот не мастер, кто не способен после окончания произведения добавить хотя бы еще один мазок... Резко сказано, но в принципе это верно. Хотя и есть мастера, которые считают себя не вправе прикасаться к своему произведению более никогда. Этого мнения придерживался и М.Хуциев. Когда мы с ним беседовали в первый раз, я предложил ему, что в данном случае все же надо попробовать найти достойный выход. Речь-то идет именно о спасении фильма. К тому же ни одной поправки в этот фильм не будет предложено властью. Политический аспект, стало быть, отпадает... Деньги на доработку выделит государство.
М.Хуциев наконец взялся за доработку. Вышел он из ситуации и в самом деле достойно. Нашел такие коррективы, которые по меньшей мере не снижают художественных достоинств этого чрезвычайно многозначного произведения. Хорошо и сегодня помню эти действительно мастерские коррективы.
Тут, между прочим, есть и свои важные нюансы. М.Хуциев вернул фильму название сценария Г.Шпаликова «Мне — двадцать лет». Никто тогда и не заметил, как много это собой означало: замена «Заставы Ильича» на «Мне — двадцать лет». А означало даже очень многое. Отпадала возможность предъявлять к фильму политические претензии. Тем более что в фильме этом и нет политических деклараций. Далее. Фильм был синтезирован с другой музыкой. Другая эта музыка, менее грустная, создавала и иное настроение. Оно, такое мироощущение, существует и тогда существовало в обществе нашем. Наконец, был заменен актер, играющий роль отца главного героя. И все!
Настаиваю и сегодня, когда могут свободно идти и тот и другой эти фильмы, настаиваю, да, настаиваю на том, что обе редакции выдающегося произведения М.Хуциева лишены какого бы то ни было приспособленчества. Вот в чем здесь скрепляющий ситуацию гвоздь...
Такие-то дела, Александр Николаевич. Мне доверительно говорили, что Хуциев в полной растерянности от несправедливой и сокрушительной критики его Н.Хрущевым, что он может покончить с собой. Ныне же он едва ли не самый большой авторитет в современном кинематографе.
Ныне же и многое другое стало более очевидным, чем тогда. В частности, и то, что вовсе не сами по себе М.Хуциев и Г.Шпаликов заслуживали критики своего, несомненно, талантливого фильма (со стороны партийного и государственного верха), а именно сам верх начал метаться из крайности в крайность. Верх явно чувствовал, что назревает для него нечто внерациональное в самой нашей эпохе, но не мог понять отчего.
Так начиналась деятельность моя на ниве кинематографии — с первых же дней 1963 года. До конца 1962 года (этого, надеюсь, ты не забыл?) мы оба с тобой функционировали в качестве инструкторов Агитпропа ЦК: ты — в секторе центральных газет, а аз, грешный, в секторе центральных журналов и издательств. И я убежден, что тогда, кроме Сталина и Берии, мы с тобой других виновников в тогдашних бедах России не видели. Забегая вперед, скажу: теперь-то ясно, что самый первый крупный шаг к судьбоносным переменам был сделан не кем-то другим, а Н.С. Хрущевым — в его в полном смысле исторически дерзком докладе о культе личности Сталина на XX съезде КПСС. Кажется, в этом пункте наши с тобой углы зрения и были близки в то время.
Вот с этого момента и стала обозначаться роковая альтернативность всей нашей тогдашней жизни. А до этого разница виделась лишь внутри номенклатуры: сволочь перед нами или хороший человек. Добро и зло «по жизни ходят действительно рядом». Более отчетливо эта дифференциация обнаружила себя, разумеется, много позже.
Не любопытно ли, что в самом начале моей деятельности в качестве аппаратчика ЦК КПСС я, как видим, сразу же и столкнулся с проблемой М.Хуциева и Г.Шпаликова — истинных великомучеников и великоподвижников, сдвинувших с места ледник сталинского образа мышления, сделавшего общество наше, в сущности, заложником «отца народов»? Ни более ни менее. Не столь и важно, понимали ли они это сами или нет. Искусство, как выяснилось, умеет постоять и за самого себя — тем, что оно (если талантливо) не бывает реакционным, а прогрессивным является непременно. Поскольку — правдиво! Одной кратчайшей фразой выразил эту истину Василий Макарович Шукшин, сказав: нравственность — это правда, правда — это нравственность. В этом и самая суть художественно-образного мышления. Лживая идея непременно умирает, если отображающее ее искусство правдиво, ибо оно общечеловечно, а не классово и не партийно. Исследованию этого и посвящены мои опубликованные монографии «Политика и литература» (32 уч.-изд. л.), «Общечеловеческое в литературе» (39 уч.-изд. л.) и трактат в лицах «Еще раз о партийности художественной литературы» (19 уч.-изд. л.).