На миг он ощутил невидимую преграду. И тут же зазвучал громкий голос, о котором невозможно было сказать, высок он или низок, груб или мягок, принадлежит мужчине или женщине.
– Рыцарь! – Он внезапно понял, что голос раздается как бы изнутри его головы. – Назови имя своей дамы!
– Венена! – без колебаний выкрикнул он.
– Это не имя! – резко возразил голос.
– Я звал ее так!
Преграда исчезла. Так, должно быть, происходило, когда Открыватели Путей исполняли свое ремесле, – действовал общий механизм.
Вначале было совсем темно, и он слышал только собственные шаги, отдававшиеся по каменным плитам. Потом забрезжил свет. Это сами собой затлели светильники в глиняных плошках. Хагбард не мог сосчитать их точное количество – то ли шесть, то ли семь. Он остановился, вглядываясь в рассеянный полумрак. Зал показался ему очень большим, хотя, возможно, это было следствием освещения. Низкий потолок подпирали приземистые гранитные колонны. В глубине виднелся каменный алтарь. Все здесь было из камня, и нигде ни статуй, ни изображений, точно здешние силы исповедывали ересь иконоборцев. Может, их уничтожило Заклятие, а может, и не было никогда.
Но главное – на алтаре не было никакого зеркала. Он высился голый и пустой. Значит, лжет молва, и Зеркало Истины вовсе не стоит на виду, а спрятано где-нибудь внизу… в крипте? Или кто-то, безвестно для Посвященных, сумел вынести его отсюда?
И тут словно бритва рассекла мозг, и Хагбард едва устоял на ногах от боли, но устоял, чтобы услышать все тот же голос внутри черепа:
– Зачем ты пришел?
– За Зеркалом.
– Вот зеркала, смотри!
В то же мгновение все колонны в зале стали зеркалами, и внутри каждого он увидел разные фигуры – и все они кривлялись и протягивали к нему руки. Он сразу почувствовал, что это обманка, долженствующая запугать пришельца. Мороки были ужасны – полузвери-полулюди, псоглавцы, анацефалы, мантихоры… И все же их ненастоящесть Хагбард подметил почти немедленно. Уж слишком они походили на тех, что он видел на порталах соборов или мистериальных подмостках. Если хозяин часовни желает его напугать, пусть придумает что-нибудь пострашнее, подумал он, и не успел мысленно произнести эти слова, как изображения исчезли и колонны снова стали колоннами. Зато на алтаре… Теперь он его увидел. Но оно было не из стекла. Это была не покрытая амальгамой поверхность и даже не металлический щит. Более всего оно походило на полированную каменную плиту. Но ведь каменное зеркало ничего не может ясно отражать! А это зеркало и вовсе ничего не отражало.
– Ты хотел видеть Зеркало Истины, вот оно, – сказал голос.
Медленно, как бы сквозь туман, в зеркале проступило отражение. Собственное отражение Хагбарда. Но только мгновение оно в точности повторяло стоящего в полутьме человека. Затем он увидел, как глядящее на него из зеркала лицо покрывают морщины, проваливаются щеки вокруг беззубого рта, как на пергаментной коже появляются трупные пятна, обращающиеся в язвы, и гниющая плоть кусками отваливается от кости… В лицо Хагбарду щерился голый череп. И словно жадные сосущие щупальца шарили по глубинам сознания. От него по-прежнему ждут, чтобы он испугался.
– И что же? – спросил Хагбард. – Я непременно умру, и плоть моя сгниет – это, конечно, истина. Но чтобы узнать ее, не стоило ходить сюда.
Поверхность зеркала покрылась дымкой, и оскаленный череп исчез. Потом пошла череда картин, смутных, как тени, среди которых он, однако, смог различить и знакомые. Эти образы были связаны с его службой на южной границе. Ярость схватки, и опьянение победы, и упоение ловкостью и силой, что не давали коварным кочевникам прорвать оборону империи, и истинно мужское братство – братство меча…
– Жара на плацу, – сказал он, – полуразрушенные казарменные бараки. Верблюжий угол империи, куда попадают только ссыльные да младшие сыновья. Гнилые холодные ночи, лихорадка, кровавые поносы, гангрена, муштра пополам с резней. Вечная жажда. И тучи мух над трупами.
Все это он знал даже слишком хорошо. И никакие саги и песни о героях пограничья не заслоняли воспоминаний.
Новая вереница теней. Что ему продадут за истину на этот раз? Лица. Знакомые, полузнакомые, родные… Лицо брата. Родовая честь. Голос крови. Верность слову. Да, правда, эту обязанность он несет. Потому что обязанность. Их по-разному воспитывали, старшего и младшего. Одному – наследовать имение, другому – отбывать службу. Ничего другого в жизни он не знал, ничему другому его не учили. Только отбывать службу. Во исполнение чужой клятвы пошел исполнять ненужный обет, ради чести рода обязан исполнить кровную месть. А ведь он даже не может сказать, каким человеком был его старший брат. Он его не знал. Они были чужими.
Он так задумался, что не заметил, как лицо брата исчезло из зеркала, и оно снова затуманилось. И невидимые щупальца снова принялись шарить по его сознанию. И нашли…
Он увидел ее совершенно ясно, еще ни разу изображение на каменной плите не было таким четким. Она глядела на него в точности как тогда, приставив к его горлу меч, с лицом, окаменевшим в ненависти, слипшиеся от пота волосы свисали на глаза, рот перекосился, тело прикрывали тлеющие лохмотья, пальцы скрючились, как когти… Злоба, проникшая до основания, пропитавшая все существо с самого детства на городском дне, где выживал не самый сильный, не самый ловкий, а самый злобный, и укрепленная жестокой дисциплиной Открывателей…
Венена.
Но он, противясь приливу злобы, хлынувшей от зеркала, думал о другом.
…Солнечный свет в ясный день, тепло для продрогшего, надежда для потерянного, дружеская рука, протянутая навстречу.
Венена.
И то и другое – вместе.
Она смотрела на него, ласково улыбаясь, золотые волосы падали ей на плечи из-под венца весенних цветов, и на ней было белое платье, и тонкие руки никогда не знали оружия…
Потом снова возникло другое, злобное, лицо, и два изображения наложились друг на друга, в точности совпали между собой и исчезли.
Перед Хагбардом была темная каменная плита, ничего не отражавшая.
Хагбард устало вздохнул. Ему показалось, что он понял все. Единственной правдой здесь, в Брошенной часовне, была эта странная, неизвестно откуда взявшаяся сила, питаемая страхом и ненавистью. Только страх и ненависть, что ей были жизненно необходимы, искала она, проникая в мысли, в душу, а облекал желаемое ей в образы и слова сам человек. Все остальное – не более чем…
– Ловушка, – закончил он вслух. Никакого Зеркала Истины не существует.
И темная каменная плита, называемая Зеркалом Истины, с чудовищным скрежетом развалилась на куски. Или это был очередной морок? Чтобы почувствовать, нужно взять осколок в руки. Неужели возможно, чтобы сила убеждения разбивала камень?
Хотя в Заклятых землях…
Он сделал шаг вперед, и в этот миг другая каменная плита под его ногами отошла в сторону и Хагбард рухнул вниз, в удушающую тьму.
Он мог бы разбиться, но многолетняя привычка, действующая прежде сознания, заставила его подобраться в полете и одновременно вытащить меч из ножен. Падая, он спружинил. Под ногами что-то хрустнуло. Было темно и почти невозможно дышать. Сверху, через квадратную дыру, просачивался дальний свет, и Хагбард смог увидеть то, что угнездилось в сердце крипты, прямо под алтарем. Тварь ни на что не была похожа, ни на одно из чудовищных изображений, виденных им когда-либо – въяве или в бреду. Гигантская раздувшаяся гусеница, спрут с неограниченным количеством щупалец, покрытая слизью сколопендра – и все это вместе, и вдобавок окружено облаком ядовитых черных испарений. Яд, действующий там, наверху, незримо, здесь принял осязаемую форму. Все эти соображения заняли менее доли секунды, потому что, хотя тварь была и неподъемна, ее огромные лапы – пальцы? щупальца? – тянулись к Хагбарду, и счастье его, что он уже держал в руке меч, ибо каждое щупальце заканчивалось полуфунтовым когтем, остротой превосходящим бритву. Он успел отразить удар и прежде, чем нанести ответный, успел подумать – никакой ненависти. Именно этого от него и ждут. Убить нужно без ненависти и страха.