(Матвей сегодня был гениален. Не ведая о небесном евангелисте, сегодня, как никогда, Матвей мог с легкостью разглядеть - что угодно; не мог только видеть судьбу - свою близкую смерть или близкое прозрение. Будущего знать не дано.)
...Познакомились они недавно. Матвей как--то заметил ее на пересадке в сабвее. День выдался мокрый и продувной. Сюзи была в прозрачном дождевике, и у него заныла душа. Он следовал за ней, как сомнамбула, пока не очутились в вестибюле его же Компании, у дверей его всегдашнего лифта. С тех пор перезванивались, не встречались. Матвей, собственно говоря, мог бы ее не узнать при встрече. Ничто так не распаляет мужское воображение, как неясность объекта. Сюзи оставалась для него загадкой, смутно просвечивающей, дразнящей; впору было засомневаться - не мираж ли она, плод распаленного воображения?
Матвей приготовился ждать долго и безнадежно, но тут его потянули сзади за палец, и Сюзи сказала: -- Выбираю вас, незнакомец.
Выгоревшие волосы, веснушки, отвага в глазах -- она была, как Том Сойер в плессированной клетчатой юбке.
-- Рад вас видеть, мадам, -- растерянно произнес Матвей, открывая себе, что не был уверен, не шутит ли Сюзан, согласившись на встречу.
-- Я не могла не прийти, что ты. Когда ты оправдывался, что не собирался преследовать меня в сабвее, я даже расстроилась: почему нет! В лифте моя подружка Бетси ахала какой ты "кьюти", какое у тебя смешное лицо. Если в России такие мальчики, неплохо туда прокатиться.
-- Ты много ездишь? -
-- Не--а. В Европе - в Лондоне, с последним классом школы. Успеется... Па всегда говорил -- ретируюсь в отставку - объедем весь мир. И знаешь, что? Из первого трипа родители вернулись до срока: соскучились по Лонг--Айленду, по своему садику, своим играм в бридж.
-- Раз так, чтобы тебе не расхотелось -- летим завтра. Иностранные языки знаешь?
-- Не--а. Бетси говорит все иностранцы имеют ужасную амбицию. Ужасную... Они хотят всего сразу, не собираются ждать ни минуты.
-- Это не про меня.
-- Не обижайся Мат, ничего плохого, наоборот...-- Сю взяла его тесно под руку и легонько, но чувствительно, подтолкнула плечом, как в хоккее: -Смотри, у тебя опять стало смешное лицо.
Они пили невкусное шампанское из длинных бокалов в буфете нижнего этажа, о чем--то оживленно говорили - несли, пожалуй, всякий вздор, глупости; главное - выходило легко и просто. В подтверждение слов они все время дотрагивались друг до друга; Матвей решил, что это -- хороший знак. Как и то, что Сюзи, похоже, была заинтригована его русскостью, неприступной для нее территорией. Тут все зависит от контекста и доброй воли, Обычно, это минус -- быть в Америке иностранцем; не повезет -- будешь чувствовать неловкость и непреодолимый дефект, а захотят, вот как Сюзи, и сразу ты -загадка. Сразу - к тебе повышенное внимание и интерес. Легко растаять, поверить в свою уникальность человека с другой планеты, прожившего двойную жизнь. Матвей, впрочем, не обольщался.
...В зале темнело; свет перемещался из зрительного зала на сцену; поднимался занавес. Опоздавший джентельмен с седым бобриком волос прошелся по Матвею своими негнущими артритными коленями; Матвей не успел привстать (их профили не совпали).
-- В Москве проходят спиной, по рельефу сидящих, -- шепнул он Сю.
В полумраке зала она сверкнула глазами: -- Окей, мы строго консервативны, у нас -- лицом к лицу, положение мама--папа.
-- Некультурные янки.. Ему пришлось объяснять слово "некультурный", потому что оно, как многие похоже звучащие слова, таило подвох смысла.
-- Это вы "анкалчуред", -- подытожила Сюзи; двинула Матвея плечом.
...Медленно и печально вступил оркестр. Высоко, с надрывом пропела первая скрипка; вслед за нею заволновалась, глубоко задышала Третья Шотландская Мендельсона. Матвей держал Сюзи за руку, но волны музыки, поднимаясь, увлекали его в совершенно другие времена; он видел совершенно другое место. Тесное от гостей и громоздкой мебели московское коммунальное жилище, где вечно крутилась именно эта, заезженная пластинка. На сундуке, крытом ковром, застыл длинный дядя Володя -- Вельзевул Пинчик - буддийский божок. Другой папин брат -- Ичи Пинчик, коротышка, не давал никому слушать: он отбивал такт руками и ногами, восхищался в голос на собственный лад: -От, мерзавец! От, сочинил! Кардинальная вещь. Берет за грудки и держит!
Родня, среди которой имелись Пинчики и переделанные невнимательной паспортисткой -- Печкины, терпели Ичины эксцессы и не возмущались. Ичи и Вельзевул родились двойней, сложенные валетом. По семейному преданию, Ичи сплющил брату лицо, отчего получился маодзедунистый с вида любитель выпить, бабник и страстный меломан. В ответ, Вельзевул придавил Ичин район ниже пояса, оставив его на всю жизнь бездетным. Ичи, болезненный чистюля и сквернослов, приживальщиком провел свою жизнь при семье фертильного брата; с неизменными скандалами они двигали что--нибудь тяжелое, какой--нибудь шкаф; под ругань и трескотню Ичи в коммуналке разворачивалась далеко не шотландская драма; крутилась любимая их пластинка.
...Когда в зале стали покашливать, сначала осторожно, потом вовсю, точно вечером собаки в деревне, Матвей очнулся от своих видений. Сю сказала:
-- Ты хорошо слушаешь. Хороший медиум -- мне передается.
Они разглядывали сидящих, и Матвей развлекал Сю своей придумкой детских времен -- как определять меломанов? - Смотреть на просвет. У кого уши красные -- кровь приливает, человек -- слушает музыку. Другие -- только ждут, когда можно захлопать, когда кончится морока и шум.
-- Вот это некультурные, -- сказала Сю, -- стыд и позор.
-- Зато воспитанные, -- сказал Матвей, продолжая словесные дефиниции. Некультурный у нас был отставник Прохоров, Тот возбудился в Большом театре, на танцах маленьких лебедей.
-- Как это -- 'возбудился'? -- стала уточнять Сю; не могла успокоиться...
На них зашикали, потому что музыка продолжалась.
В перерыве снова пили шампанское и гуляли кругами по вестибюлю как на школьной перемене. Встречные дарили их понимающими, ироническими взглядами. Сверхчувствительный сегодня Матвей видел как образуется это несомненное облако притяжения, обвалакивающее его и Сюзи. Он определенно чувствовал заряженые ионы, кружащие вокруг них.
Во втором отделении давали Равеля и Дебюсси. От импрессионистов в зале становилось будто прохладнее.
Под занавес, Сюзи, несколько даже церемонно, поблагодарила Матвея за приятный вечер и сказала, что приготовила кое--что сама и, если он не против, приглашает к себе. -- Время детское, можем не торопиться. -
Держась за руки, они шли, неспеша, к сабвею на площади Колумба; рядом, в Центральном Парке, бешенно заходились сверчки, стригли, как тысячи ножниц. -- Чем громче стрекочут, тем будет жарче, -- сказал Матвей. -- Что обещали синоптики на викенд?
В ночном сабвее поезда ходят реже. Схлынула дневная спешка и духота. Усталым вздохом распахиваются двери подошедшего состава. Вагон полупустой. Спит женщина со шваброй в руках; в ногах у нее сума - что керосинная лавка, полная моющих средств. В углу шепчется группа пожилых корейцев; дальше -девочка с подарочными коробками. На отдельной лавке какой--то бомж влежку, может быть не один -- неопознанная фигура, закутанная с головой в стеганое покрывало.