В зеленовато-серых ее глазах не только ирония, в них — насмешка. Чудаков толкает Алексея:
— Ты слышишь, что она говорит?
Алексей не смотрит на них. Он ждет очередной вспышки сигнала. И отвечает нехотя:
— Нонна Михайловна всегда выбирает худший вариант.
Внезапно заговаривает Коваль, этот молчаливейший из смертных. Он яростно восклицает:
— Ну уж нет! На этот раз никаких соавторов! Мы все сделали сами, втроем!
— Вчетвером, положим, — невозмутимо бросает Алексей.
— Опять Кроха? — Коваль ударяет кулаком по пульту.
— Нет — Нонна Михайловна…
Коваль долго дует на ушибленный кулак, потом бормочет:
— Извините, Нонна Михайловна! Этот Кроха мне каждую ночь снится. А вы молодчина! Если бы не вы, наш Божий человек, вероятно, рассчитывал бы эксперимент до второго пришествия!
— Ну уж нет, я в соавторы не гожусь! — смеясь, отрекается Нонна. — Я останусь свидетельницей на случай будущего процесса: Чудаков против Крохмалева. А все свои права я передаю Алексею Фаддеевичу.
Алексей отвернулся от смотрового окна и поклонился. Как раз в это мгновение раздался щелчок и блеснула вспышка света.
— Будьте здоровы! — весело воскликнул Коваль.
— Не знаю, к добру ли это веселье, — задумчиво сказал Чудаков, — но мне, право, хочется выпить. Если Нонна Михайловна согласна, то поедемте все ко мне. Аннушка не рассердится за ночное вторжение, а у меня припрятана бутылка водки.
Коваль поднял руки вверх, свидетельствуя о полной сдаче на милость гостеприимного хозяина, а затем начал выключать приборы. В тишине сильно, по-весеннему запахло озоном от электрических разрядов.
15. ПРАЗДНИК НАДЕЖДЫ
Конечно, Аннушка ждала их.
Ждала она, собственно, мужа, но ночных гостей встретила радостно. Коваль и Алексей даже погрустнели — их никто никогда не ждал с таким нетерпением, никто не бросался навстречу с таким возгласом:
— Ну как, получилось? Увидели?
Посмотрела на всех, засмеялась:
— Боже мой, какая я глупая! Да ведь по вашим лицам понятно, что увидели!
И сразу затормошилась:
— Проходите в комнату к Ярке. Я сейчас!
Убежала на кухню, зазвенела посудой, сразу запахло чем-то вкусным, а она ставила тарелки, какие-то закуски, успевая говорить на ходу:
— Нонночка, ты прекрасно выглядишь! И не поверишь, что несколько суток без сна. Мне Ярка рассказывал…
И Алексею:
— Бирюк, поухаживай за Нонной, подвинь ей кресло, оно удобнее! Что бы вы без Нонны сделали?
Убежала, вернулась, и уже Ковалю:
— Валя, споешь нам? — И сунула ему в руки гитару.
В последние годы в Москве стаями и в одиночку бродили песни. Одни рождались и умирали немедленно, другие переходили из дома в дом. Но в каждой компании приживались эти песни по какому-то выбору. Физики предпочитали Визбора и Новеллу Матвееву, литераторы — Бориса Корнилова и Самойлова, а геологи и туристы привозили с собой самодельные, сочиненные на привалах у костров.
Один только Валька Коваль знал их все.
Но пока что Валька бережно отставил гитару и пошел на кухню чистить селедку. Ярослав откупоривал бутылки — он схитрил, в доме оказалась не только водка, — Алексей пек картошку в газовой духовке, а Нонна, перекочевав на кухню, смотрела на всю эту суматоху с одобрительной улыбкой. Видно было, что она соскучилась по такому ералашу: ведь когда она жила с Бахтияровым, ей были не в диковинку внезапные налеты гостей, радостные встречи по поводу удачи, внезапное появление друзей мужа среди ночи.
Алексей с грустью подумал, что никогда он не сможет отделить Нонну от Бахтиярова. Тогда Бахтияров ворвался в Ноннину жизнь, переделал ее по-своему и сейчас, мертвый, продолжает присутствовать.
В час ночи Аннушка властно произнесла:
— Прошу к столу!
К столу проследовали целой процессией: Коваль нес на вытянутых руках блюдо с селедкой, украшенной по всем правилам хорошего тона крупно нарезанным луком; Алексей, которому никакое шутовство не шло к лицу, небрежно тащил поднос, на котором горой высилась запеченная картошка; Ярослав звенел рюмками. Все говорили громко, возбужденно, как всегда говорят изголодавшиеся люди перед сытной едой, и было непонятно, как может при таком шуме спать Ярослав Маленький, в комнату которого мать ненадолго приоткрыла дверь, чтобы показать мальчика Нонне.
Уселись за стол, и Нонна только сейчас смогла по-настоящему рассмотреть свою школьную подругу.