«Нам стало известно, — говорили на том конце провода, — что редакция предполагает опубликовать повесть о работниках науки. Намерение весьма похвальное, тем более что о людях науки пишут мало. И мы хотели бы ознакомиться с повестью, чтобы помочь автору избежать ошибок, которые могут оказаться в произведении, так как автор не специалист в данной области…»
Такого рода рецензирование порой проводится при выпуске популярной литературы, рассказывающей о том или ином научном открытии.
Но повесть… Ведь автор писал не о науке, а о людях, творящих науку! Впрочем, редактор поблагодарил отзывчивого товарища и согласился, что такая помощь может быть полезной…
Как я уже говорил, узнал я об этом значительно позже. В это время я находился в Средней Азии, где произошла в то время крупнейшая горная катастрофа. В верховьях реки Зеравшан обвалилась огромная гора и перекрыла русло реки естественной плотиной в двести пятьдесят метров высоты. А на реке Зеравшан стоят и питаются водами этой реки некоторые крупные города Средней Азии и ирригационная сеть колхозов и совхозов. И вот люди сотворили подвиг, потрясший мое воображение: они в две недели ликвидировали катастрофу и выпустили реку на волю. Об этом подвиге и собрался я написать свою новую повесть.
Пока я знакомился с новыми людьми и беседовал со свидетелями и участниками беспримерного деяния, прошли все сроки, когда история бескрылой Ники должна была появиться в журнале. На мои запросы мне отвечали как-то не очень определенно. Пришлось прервать новую работу и отправиться в Москву.
Рукопись все еще находилась в научной инстанции, куда была переслана на одну неделю.
Наконец, я узнал, что она на руках у Михаила Борисовича Красова. Я терпеливо ждал, но и мое терпение лопнуло. Надо было выручать рукопись.
Я позвонил Михаилу Борисовичу. Он разговаривал со мной любезно, как всегда. Правда, видеть меня не пожелал, но по телефону весьма обстоятельно рассказал, как возмутила его коллег моя повесть, и даже пообещал прислать через два-три месяца подробную рецензию, подписанную чуть ли не всеми членами Ученого совета института…
К моему удивлению, через два дня рукопись была возвращена в журнал. К ней прилагалась рецензия из восьми строк. По одной на месяц ожидания! В рецензии предлагалось убрать из рукописи д в е ф р а з ы. Я их тут же вычеркнул.
Видимо, что-то случилось в институте!
На очередном симпозиуме физиков-ядерщиков в Московском университете я неожиданно встретил Ивана Александровича Гиреева и рассказал ему о своих злоключениях. Гиреев совершенно по-мальчишески подмигнул мне, а потом вдруг словно бы осветился своей открытой улыбкой:
— А все-таки здорово помяли бока Михаилу Борисовичу Красову наши молодые петушки!
— Из чего это видно?
— Разве вы не заметили, что он стал трусоват? В прежние времена, доведись ему заполучить в руки такую рукопись — я ведь понимаю, что вы не лавровый венок ему сплели! — едва ли бы вы получили ее обратно. А если бы и получили, так она оказалась бы такой же подстриженной, как английские газоны.
— Но чего же ему бояться какой-то повести?
— А уж тут сказывается его дальновидность. Ученики-то ему нужны? Академиком-то он еще не стал! Все надо предусмотреть!
Я стал прощаться, собираясь уходить, когда Иван Александрович, остановил меня:
— А доклад Горячева вы разве не хотите послушать?
— В повестке дня такого доклада нет! — недоуменно ответил я.
— Пришлось вмешаться, — улыбнулся он. — Горячев докладывает об открытии новой частицы — фи-нольмезона. Везет же этому молодому человеку! Каждый раз, как нацелится на что-нибудь, обязательно приходит с уловом!
Естественно, что я остался.
Горячев на трибуне высокого собрания, трепещущий, как оружейная сталь, узколицый, гибкий, был великолепен. А в глубине зала, у экрана, на который проецировались фотоснимки нового явления, я заметил Чудакова и Валентина Коваля — они едва успевали отмечать длинными указками те особенности взрывов, о которых говорил Горячев. И я порадовался: они вместе!
После окончания доклада я их проводил домой. Нонна Михайловна и маленький сын Горячевых уже спали. На столе Алексея Фаддеевича стояла благословляющая хозяев Ника. И я не посмел напомнить о том, что ее когда-то обещали мне… Что значили весь мой труд и все мои огорчения по сравнению с той большой работой, которую вели эти люди, открывающие Необыкновенный Мир неведомого и прекрасного…
Автор
1963—1966
Москва — Дубна — Малеевка — Москва