— Да, — печально ответил Филипп.
Усеянное черными пятнышками пороха лицо Семена вдруг искривилось.
— Да ты что, не рад?
— Чему же радоваться? — недоуменно спросил Филипп.
Семен рванул с плеча гармонь, протянул ее Филиппу:
— Возьми мою гармонь, возьми мою шубу, шапку, мою долю у отца и иди к нему. Батрачь до старости! Слышишь? А я за тебя пойду. Понял? Ну?
К нему подбежали ребята, схватили за руку. Он отшвырнул гармонь, рванул ворот рубахи, затрещал сатинет.
— Пусти! — захрипел он. — Я его, дурака, стукну. Ему счастье в руки дается, а он голову повесил. Ты куда идешь? В город, да? Пусти меня туда, слышишь, меняйся со мной! Ну? Баш на баш? Не хочешь?
Девки подхватили Семена под руки, повели его, уговаривая; кто-то оттолкнул Филиппа, чтобы гармонист успокоился. Филипп уходил к дому и все слышал ругательства, злобные насмешки Семена. Как все это не похоже на детство! Тогда у них был одинаковый, общий вымышленный мир, в котором они находили спасение от тяжелой и скучной жизни. Но чем взрослее становились они, тем сильнее разъединяла их жизнь. И странно, отцовский сын Семен завидует ему, сироте и нищему! Может быть, и вправду, даже беда Филиппа обернется когда-нибудь счастьем? Семен знает: отец никогда не отпустит его из дому, быть Семену крестьянином, жениться, когда отец укажет срок, забыть детские мечты и придумки. А нищий-безотцовец Филипп уйдет в мир, и, как бы ему горько ни было в этом походе, все, что с ним произойдет, зависит от него самого…
Эх, Семен, Семен! Не этого ждал от тебя Филипп в последнюю ночь перед уходом. Темная вода заслоняет мир перед Филиппом. Как нужно ему было бы доброе слово! И вот нет ему доброго слова от старого друга!
В третьем часу утра, сложив подорожники — так назывались пироги с соленым творогом — в мешок, приняв из рук матери благословенный образок, хотя он уже не верил в бога, поцеловав всех близких, Филипп вышел из дому вслед за обозом, увозившим состоятельных мужиков и их пожитки. Из села уходила плотничья артель. Филипп шел последним и утешал себя тем, что он идет, как Михаиле Ломоносов. От этого ему было не теплее, не легче, но он уже постиг пленительную сущность сравнений с другими людьми: это сравнение придавало отпечаток героизма тому, что на самом деле было обыденным. Но что из того, что ему придется идти двести километров по морозу за чужими санями в худой шубенке? Так ходили в этих местах многие. Но если подумать, что именно так шел Ломоносов, станет как-то спокойнее на душе.
На выходе из села Филипп остановился, чтобы в последний раз оглядеть его. Он уже знал, что никогда не вернется сюда. Разве только исполнив все свои желания… И, утешая мать, что разлука ненадолго, он лгал ей, и мать знала, что он лжет. И вот он стоял на пороге своей новой жизни.
Тихий голос достиг слуха:
— Филя!
Он шагнул вперед. Почти сливаясь со стеной, стоял Семен. Увидев, что Филипп приближается, Семен шагнул к дороге. Даже близорукий Филипп заметил, как изменилось его лицо: опять стало злым, жестким.
— Не боишься? — вдруг спросил он.
— Чего же мне бояться? — просто ответил Филипп.
— А вот, что тогда хотел драться?
— Глупости это, Семен. Уезжаю я, у тебя на дороге не стою.
— Стоишь, Филька, ох стоишь! — вдруг крикнул Семен. — Думаешь, можно тебе не завидовать, а я завидую! Завидую тебе!
Филипп отступил. Он подумал: может быть, и в самом деле бывший его друг полезет драться? Но ему стало жаль этого хорошего парня, который злит сам себя неизвестно из-за чего, мучает свою душу. Филипп протянул руку и примирительно сказал:
— Давай, Семен, попрощаемся по-хорошему. И скажу я тебе одно: если мне что удастся, я тебе напишу. Все равно тебе здесь не жизнь.
— Не жизнь, — серьезно ответил Семен. Потом подозрительно взглянул на Филиппа: — А ты меня не жалей, мне твоя жалость не нужна!
— Тогда все, — сказал Филипп и шагнул вперед. Он прошел несколько шагов и услышал за спиной прерывистый шепот:
— Куда пойдешь?
Филипп обернулся, помолчал, вспомнил детство и мечты, тихо ответил:
— На Пушечный.
Что-то заклокотало в горле у Семена, но он справился, так же тихо сказал:
— Понятно… Далеко шагнуть думаешь? Ничего, все равно догоню! Так и знай. Считай, что за мной осталось.
— Ты о чем?
— А все о том же. Баш на баш бились? Вот и считай — должок за мной.