Семен подался вперед вместе со стулом, вглядываясь в лицо приятеля. Протянул над столом большую короткопалую руку:
— Давай лапу, давай, поздравляю!
Филипп улыбнулся и протянул руку. Но Семен сейчас же помрачнел, сказал:
— А все-таки плохо, Филипп, глядишь вокруг! Поедешь за границу — подумай.
— О чем?
— Обо всем, — неопределенно ответил Семен. Допил вино, закусил. Грустно сказал: — Значит, опять ты наверху, а мне еще тянуться надо? Не люблю внизу находиться… Ну, да ладно, ты меня все-таки утешил, знай наших, уральских.
Подозвал официанта, расплатился.
— Извини, провожать не пойду. Надоело мне тебя провожать. И к тебе не пойду, не люблю смотреть на семейную идиллию. Тоска по дому начинается. А мне, старому солдату, тоска не к лицу.
Филипп встал, пошел за ним, шумным, стремительным. На углу они расстались. Филипп еще долго смотрел вслед приятелю. Семен шел, никому не уступая дорогу, сильный, рослый. Встречные опасливо расступались, потом оглядывались на него: он был чем-то не похож на обычных горожан. Таким его запомнил Филипп с этой встречи. Сквозь новый облик все еще пробивались воспоминания старых, полузабытых лет.
7
Еще раз вспомнил он Семена Мусаева в Париже. Был ежегодный парад республиканских военных сил на Елисейских полях. Ложа советского посольства находилась недалеко от ложи французского генерального штаба. Генштабисты внимательно следили за впечатлением, производимым марширующими войсками на советских представителей. Филипп увидел танки завода Рено. Внешне они производили довольно грозное впечатление, но, несмотря на торжественность парада, танков было очень мало. Механизированная артиллерия также не поразила его. Филипп знал, что может противопоставить Германия в случае войны, и с некоторым сожалением смотрел на блестящие полки ветеранов, на иностранный легион, на марокканцев, которые шли ровными шеренгами, с вытянутыми в ниточку штыками.
Несколько раз Филипп был на заводах вооружения. Ему, иностранцу, показывали новинки вооружения, долженствовавшего потрясти его воображение. А он, рассматривая эти новинки, думал, как далеко вперед ушла его Родина.
Ему было странно, что здесь никто всерьез не думал о войне. В кафе пели песенки о коричневых дикарях, министры рассказывали анекдоты о сумасшедшем ефрейторе, журналисты приводили подробные цифры германских вооружений; правительства малых стран сообщали все новые и новые подробности о вмешательстве фашистов во внутреннюю жизнь их государств. Однако все эти факты оставались лишь предметом шуток, будто в мире поселился бес иронии и насмешки.
И когда Германия показала, что она готова к войне, когда немецкие танковые колонны ворвались в Чехословакию, Филипп решил, что мир наконец поймет, к чему привели недальновидные политики свои беспомощные государства. Он таил эту надежду целых два дня. Ничего не было потеряно, все можно было исправить одним решительным ударом, даже если бы ударили просто кулаком по столу во время мюнхенского совещания, но никто не рискнул сделать этот жест; только одна страна честно объявила, что она готова выполнить свои обязательства перед поверженной Чехословакией.
В эти дни Филипп вернулся домой. В мире больше не было мира. Началась война, которая грозила затмить собой все прошлые войны.
8
…Филипп уезжал на Урал. Последние дни в Москве он провел суетливо и беспокойно. Надо было договориться о повышенной программе завода, директором которого его назначили. Филипп встретил на аэродроме главного инженера завода. Едва поздоровавшись, главный инженер начал ругаться, что завод зажимают, что поставщики не выполняют заданий, что надо встретиться с наркомом, и не прекращал своей ругани и жалоб до самого дома. Только сев за стол, он несколько успокоился, впрочем потому, что считал неприличным говорить о делах в присутствии женщин. Жена Филиппа приветливо угощала гостя и расспрашивала об Урале, где теперь ей придется провести годы. Инженер развеселился, хвалил город, театр, охотничьи угодья. Улучив минуту, когда жена Филиппа вышла, он проникновенным шепотом сказал:
— А самое главное зло, — поднял палец, — это военпред. Вот кого надо немедленно убрать! Я за этим, собственно, и прилетел. Уж-жасный человек! Он вам еще попортит крови! Бурбон! Солдат! Ему наплевать на технические трудности, у него полное отсутствие чутья к человеку! Поверите ли, ночей не дает спать. И то не так, и это не так! Ко всему придирается.
— А может быть, и в самом деле, — осторожно сказал Филипп, — у вас там и то не так, и это не так?