Но при воспоминании о том, как неестественно гордо держался Колыванов на заседании, как не пожелал ответить на ее зов, кровь бросалась в лицо, ей становилось жарко и тревожно, и она вдруг начинала думать о том, что поступила неправильно: не надо было ехать к нему…
А самолет гудел и гудел, уши заложило, потом это ощущение вязкости прошло, но началась качка, и ей становилось все хуже. Тут летчик повернулся к ней, сказал: «Красногорск!» — и ткнул пальцем вниз. За плексигласовым окном кабины и в самом деле лежал город, но Екатерина Андреевна заметила еще нечто, чего не увидел летчик. По таежной дороге на восток из города шли люди. Они шли отдельными группами, и между этими отрядиками было большое расстояние, — значит, вышли в разное время. И она поняла: Колыванов уже получил ту телеграмму, против которой она так протестовала, что рискнула броситься сюда, когда ее не послушали.
Она знала характер Колыванова. Конечно, он не стал спорить, хотя надо было спорить во что бы то ни стало! Он просто отправил разведывательный отряд, и сейчас этот отряд удалялся от города. Он просил три месяца на разведку, ему дали месяц. Ну что же, он сделает из каждого дня — три, хотя и понимает, как несправедливо взваливают на его плечи эту ненужную тяжесть.
Не представляла она только одного: что Колыванов сам идет в головной группе.
Когда заместитель Колыванова с плохо скрытым торжеством сказал, что уже принял на себя управление участком, Екатерина Андреевна не поверила. Однако со двора уходили последние подводы, кладовщик запирал окованные железом двери сарая, в конторе постепенно устанавливалась тишина, и Екатерина Андреевна невольно заторопилась, будто Колыванов мог вот так, сразу, исчезнуть, затеряться в лесах. Она даже не подумала о том, что первые дни отряд будет близко от города, может, даже ночевать станут возвращаться, и хотела одного: догнать Колыванова как можно скорее. Выпросив у кладовщика рюкзак, она торопливо переложила в него вещи из чемодана, бросила рюкзак на последнюю подводу и пошла. И как правильно она все сделала! Уже лесорубы, которых она догнала на первых километрах, сказали, что начальник с Лундиным и Чеботаревым двинулись налегке передовым отрядом и сегодня намереваются добраться до Соснового бора. А Екатерина Андреевна знала: Сосновый бор в пятнадцати километрах.
Ее тут же успокоили, сказали, что Чеботарев только что прошел, что впереди еще пикетажисты Иванцова, — словом, не заблудится! И она опять зашагала вперед, торопясь на это странное свидание.
Иванцов хотел было уступить ей коня. Она заколебалась: давно не делала больших пеших переходов. Но тут же пришла мысль: если явится на лошади, получится, что стоит от остальных изыскателей наособицу. А такой «особости» Колыванов не простит.
Она со вздохом отказалась от лошади и пошла дальше.
Чеботарев был где-то недалеко. Иванцов сказал, что они только что попрощались. Ноги постепенно привыкали к сапогам, к ровному шагу, идти было довольно легко и просто: трассировочные метины виднелись одна за другой, как белые заплатки на серой шкуре леса. Срубленный мимоходом куст, небольшая сосенка или березка, которые еще встречались тут, недалеко от жилья, белея среди елей, как девушки среди старцев, — все делало тропу нестрашной. И дышать стало легче, куда свободнее, чем в кабинете Барышева, где произошла их последняя встреча, или у Тулумбасова, когда она заявила о своем желании пойти на прокладку трассы. Там она задыхалась, кровь била толчками в сердце, и все вокруг казались врагами, даже Тулумбасов, который на самом-то деле хорошо понял ее! Впрочем, это выяснилось уже в последнюю минуту…
Она шла и вспоминала все, что случилось с нею с того мгновения, как перед нею появился Колыванов. Впрочем, нет, воспоминания убегали значительно дальше, едва ли не к тому времени, когда она впервые увидела его, а может быть, и к еще более дальнему периоду, может, к тем временам, когда она только мечтала о человеке, которого полюбит.
Как это странно: мечтала, полюбила и… ушла…
А может, это случается чаще, чем люди думают? Ведь не о всяком уходе женщина говорит, иногда она и уходит и возвращается тайно…
Колыванов привлек ее своей мечтательностью. Было как-то странно видеть немолодого уже инженера, который умел разговаривать о будущем так, словно только недавно вернулся оттуда, — в командировке, что ли, побывал. Правда, это будущее было ограничено. Все, что Колыванов рассказывал, происходило на Урале, и даже не на всем Урале, а только на Северном. Позже Екатерина поняла, что мечтания эти не так уж далеки от детских придумок, и вообще стала различать эти детские черты в характере мужа. Но сначала…