В этот день, перейдя Ним, они долго пробирались по увалам, заросшим густым лесом, и устали невероятно. С вершин увалов и в редких полосах бурелома, когда открывался горизонт, они все время видели горы.
Уже совсем стемнело, когда Лундин воткнул топор в сушину, зазвеневшую от заморозка, огляделся и окликнул Колыванова:
— Борис Петрович, лучше места для ночлега не найти. Сушняку много, вода рядом.
Все остановились, сбрасывая мешки, натрудившие плечи. Но до отдыха было еще далеко. Сначала полагалось приготовить дрова, чтобы хватило на всю ночь, — у них уже был горький опыт, когда приходилось подниматься в темноте, чтобы не окоченеть, и собирать в черном враждебном лесу валежник, рубить сырые деревья, лишь бы как-нибудь дотянуть до утра. Потом следовало приготовить ужин, постели, уложить взятые за день образцы, сделать тьму разных дел, и как можно быстрее, потому что от быстроты зависела продолжительность их отдыха.
Но вот дела были переделаны, все поужинали и сидели вокруг костра с кружками в руках, утоляя горькую жажду, мучившую их теперь постоянно, — так велика была усталость.
Чеботарев, задумчиво оглядев товарищей при трепетном свете костра, вдруг оживился и сказал с прежней непосредственностью, о которой в последние дни все стали забывать:
— На кого же мы похожи! Чисто братья-разбойники!
Колыванов, Лундин и Баженова, как по сигналу, оглядели себя и друг друга. Баженова быстро подобрала ноги в ободранных сапогах и запахнула куртку на груди, прикрывая обожженную полу. Лундин вытянулся во весь рост, раскинул могучие руки и поднял к темному небу широкое лицо. Колыванов выпрямился, опустив на колени тетрадь, в которой записывал наблюдения за день.
— Так немного осталось! — сказала Екатерина Андреевна.
Лундин внимательно поглядел на нее и заметил:
— Немного, да самое трудное…
Чеботарев, как бы сам испугавшись того, что вызвало в душах спутников его легкомысленное восклицание, поторопился успокоить Баженову:
— Через неделю будем на прииске Алмазном, а там на самолет и домой! — Это прозвучало у него так хорошо и вкусно, словно дома их ждало бог весть какое счастье.
Колыванов молчал. В эту минуту он впервые с сомнением подумал о том, как мало у них сил, чтобы благополучно закончить работу. То ли отвык он от Урала, то ли просто в этом году зима подступила раньше? Пока нет снега, они еще могут идти, а если начнется снегопад, мороз? И он невольно опустил лицо, чтобы никто не заметил его тревоги.
Взгляд Чеботарева остановился на поникшей, безмерно утомленной Баженовой. Василий с трудом отвел от нее глаза и тихо сказал:
— Вот, думали, что после войны всем станет легче… А что вышло на поверку? То надо восстановить, это переделать, и опять не стало ни сна, ни покою. Наконец все восстановили, еще краше поустроили, тут бы и отдохнуть, ан нет, новые времена, новые задания! То дорога в Китай, то на целину, то вот на Урал… И все спешно, все быстро, будто всяк торопится к своему концу и остановиться не может. А теперь, когда о семилетнем плане заговорили, разве можно на передышку надеяться? Неужели вот так мы и будем бежать бегом всю нашу жизнь да еще и детям в наследство эту торопливость оставим?
Он обвел грустным взглядом лес, неяркий круг от огня, в свете которого кустарники и деревья казались живыми соглядатаями, молчаливо ожидавшими, что станется с пришельцами, вторгшимися в их страну. Никто не ответил ему, и он требовательно спросил, обращаясь уже прямо к Колыванову:
— Что же вы молчите, Борис Петрович?
— А кто говорил, что строить новый мир легко? — вопросом на вопрос ответил Колыванов. — А ведь мы — первое поколение строителей!
Лундин вытянул шею, взглядывая то на одного, то на другого. Добродушное лицо его приобрело не только заинтересованное выражение, но стало даже довольным, словно он давно ждал такого разговора, не решаясь начать его сам.
— Насчет идей я и сам не так слаб, — с недовольным видом сказал Василий, — а вот надо ли все делать в одно время, да еще с таким напряжением? Вот, к примеру, идем мы, разведчики, по парме, на зиму глядя… Поход наш, — я ваши цифры видел, Борис Петрович, — даст государству сорок миллионов экономии. Так почему бы его, поход этот, не провести будущей весной? А вдруг мы не дойдем? Тогда что же, весны ждать будут, чтобы других послать, или поведут трассу вкривь и вкось — и те сорок миллионов псу под хвост? Как же будет-то, Борис Петрович?
— Ничего, Василий, мы дойдем, — нехотя пробормотал Колыванов.
Было в этом разговоре нечто такое тревожное, что приводило на память разные россказни о самовольном прекращении работ, о распрях среди разведчиков, попадавших в подобное положение. Истории эти добром не кончались. Люди переставали верить в себя, в товарища, бросали друг дружку и, случалось, погибали. Но видно было, что разговор этот, пусть и не подготовленный заранее, возник не случайно. Вот и Лундин, взглянув на Екатерину Андреевну, вмешался: