— А что я должен был с ним делать? Заарестовать и вести через всю парму под конвоем? Да лешак с ним, пусть сам выбирается, если сумеет!
Только тут Екатерина Андреевна спохватилась, что Колыванов и Чеботарев ограблены…
Она вдруг поспешно вскочила, стала укладывать свою поклажу, шепча как во сне:
— Скорее, скорее!
— Да что с вами, Екатерина Андреевна?
— Мы должны их догнать! Должны им вернуть!
Старик попытался уговорить ее заночевать: днем будет легче догонять, — с тем, что догонять надо, он согласился, — но Екатерина Андреевна была неумолима. Ей все казалось, что Колыванов и Чеботарев отчаются, оставшись почти без еды, что они, может, уже повернули обратно. И хотя старик доказывал, что Борис Петрович от своего не отступится, ей почему-то казалось совершенно необходимым вот сейчас же, немедленно оказаться рядом с Колывановым, убедить его, что ничего не случилось, что он может продолжать свой путь.
А когда они, уже ночью, увидели огонек колывановского костра далеко от того места, где искателей ограбил Леонов, она вдруг опять смутилась, будто совершала что-то недозволенное. Но тут уж Лундин не стал считаться с ее настроениями, пошел прямо к огню.
И вот они снова были вместе, и Лундин приказывал!
— Спать, спать!
Он потянулся и сладко зевнул, словно и не было никаких опасностей впереди, и, странное дело, всем стало спокойнее от этого его тона, от усталого сладкого зевка, от движения его большого тела.
На следующий день они вошли в горы.
С утра снег начал таять. Земля насытилась водою, желтые травы, примятые снегом, выпрямились и хлестали мокрыми охвостьями по лицу, люди шли словно по горло в воде.
К счастью, вечером начало примораживать, а на следующее утро ударил такой мороз, что земля под ногами зазвенела, как металлическая. Но вместе с морозами начались утренние туманы, похожие на молоко, такие густые, что работать приходилось на ощупь.
Больше всего донимал голод. Дичь улетала от морозов к югу, в низины, и жировала на последних незамерзших озерцах и курьях. Лундин целыми днями таскал ружье на весу, но ничего не мог добыть.
При входе в ущелье они снова разделились. Колыванов, один, ушел вперед исследовать это ущелье, а Чеботарев, Баженова и Лундин остались разбивать кривые на подходе. Ущелье далеко не совпадало с трассой, хотя с воздуха казалось, что оно составляет прямую.
Они карабкались по валунам, сорвавшимся с невысоких, но почти отвесных скал, покрытых белой изморозью. Чеботарев отстал от спутников, вычерчивая карту подходов. Лундин и Екатерина Андреевна были далеко от него, когда он услышал крик. Баженова падала с узкой кромки скалы, цепляясь руками за камень. Лундин прыгнул с валуна, на котором стоял перед этим, и бросился к ней. Чеботарев уронил карту и побежал, перескакивая с камня на камень. Екатерина Андреевна сидела у скалы, прислонясь к ней; охотник стоял над нею, потом начал медленно опускаться на землю.
Когда Чеботарев подбежал к ним, они еще молчали. Но по бледным их лицам, по тяжелому дыханию Чеботарев понял, что случилось несчастье.
Лундин, приняв на руки сорвавшуюся Баженову, сломал ногу. Он тихо покряхтывал, ощупывая голень. Мелкий пот катился по его обросшему бородой лицу. Екатерина Андреевна испуганно поглядела на Чеботарева и сказала:
— Я не виновата… Я поскользнулась…
Чеботарев с горечью подумал о том, что она говорит, как провинившаяся девчонка. Маленькая девочка. Девочка говорит маме, что она не виновата. Виновата чашка, которая сама выпала из рук. Так сказала эти слова Екатерина Андреевна.
— Хрустнула, проклятая, — сказал Лундин. — Вот какие дела, товарищ Чеботарев…
Баженова отвернулась, закрыв лицо руками. Но Чеботарев все равно видел, как катились слезы между пальцами, как на потемневших от копоти щеках появились светлые полосы.
Он приподнял Лундина. Баженова подставила свое плечо старику.
— Идти можешь? — спросил Чеботарев.
— От печки до полатей, — ответил Лундин, пытаясь еще шутить.
Они прошли так ко входу в ущелье. Здесь Чеботарев посадил старика возле скалы, ушел куда-то и вернулся с лубками, содранными с березы. Осторожно сняв сапог с ноги Лундина, он сильно дернул эту сломанную ногу, отчего охотник сначала закричал, а потом сконфуженно заговорил:
— Ты бы хоть предупредил, черт здоровый.
— Еще больнее было бы…
Чеботарев быстрыми и ловкими движениями забинтовал сломанную ногу, наложив на нее лубки, достал из кармана кисет с табаком и бережно разделил махорку на две равные кучки.