Была она крылата, как и положено Нике, но и тут опять оказалась неожиданность: у Ники Пэония крылья опущены, у Луврской Ники — откинуты назад. Эта же Ника одно крыло сложила, почувствовав под ногой землю, другое же — правое — было поднято, как парус, и словно бы поддерживало богиню в воздухе и позволяло ей — буде не по вкусу придутся моления и жертвы — тут же оторваться от земли и вновь ринуться в небо.
И патина на металле, и самый тон бронзы — все говорило, что это работа старинного мастера и очень возможно, что мастер сам в и д е л такую статую Ники и перенес драгоценные черты прекрасного в металл, а потом оригинал погиб в битвах и неурядицах, и осталась лишь эта копия… Но очень может быть, что сама-то эта копия вышла из-под руки одного из тех великих мастеров, которых было достаточно в эпоху Возрождения, когда человеческая мысль через полтора примерно тысячелетия снова вернулась к созерцанию прекрасного, оставшегося нам в наследство от древних. И кто знает, может быть, это работа самого великого Челлини или кого-нибудь из его учеников вдруг оказалась здесь, в витрине скромного московского магазина…
Вот эта статуэтка, бронза, двадцати сантиметров высотой вместе с пьедесталом, представлявшим как бы жертвенный камень, на который опустилась богиня, и захватила все мои мысли. Я подумал: ведь и у меня случаются победы, пусть их куда меньше, чем поражений! И почему бы мне не порадовать себя, не подарить себе эту прекрасную Нику, вокруг которой так и слышится гром битвы, бронзовые наконечники копий ударяются в бронзовые щиты и мечи со свистом рассекают воздух и звенят по бронзовым латам! И почему бы мне не сопрягать каждое свое деяние с нею, богиней Победы, рискуя больше, чем я рисковал до сих пор, ища более важные предметы для размышлений и для суждения о них! Надо сказать, что в те времена я работал в одной крупной газете и все пытался бороться с разными неурядицами в нашей жизни. Так пусть Ника будет свидетельницей того, как трудно приходит человек к победе, но ведь он п р и х о д и т к победе, иначе он не создал бы эту великолепную богиню.
Так подумал я и сунулся в карман за деньгами, но тут же убрал руку. Денег у меня была одна сотенная, припасенная, чтобы съездить на новый Ломоносовский проспект для внепланового угощения маляров. Да и что я мог купить в те годы за свою сотенную? Вещь — это было видно сразу — привезена и сдана в магазин знатоком, да и оценщики в этом магазине — изрядные доки. И я уехал по своим делам, вздохнув про себя о постоянных невозможностях, которые так старят человеческое сердце.
Но, признаюсь, в тот же вечер я обежал почти всех моих друзей, занимая где сотню, а где и больше под предлогом, что скоро у меня новоселье и не повезешь же старую рухлядь в Новый дом на Новом Ломоносовском проспекте. И надо сказать правду: люди на радость очень отзывчивы, и мне удалось набрать довольно большую сумму.
Утром я отправился в магазин.
И тут моя дурная привычка разглядывать витрины сыграла со мной злую шутку. Мне бы поторопиться, подойти к магазину без пяти одиннадцать и протолкаться к прилавку в числе первых. А я подошел через пятнадцать минут после открытия и — Ники в витрине не было. А у подъезда магазина стояла черпая «Волга» и сулила мне беду. В магазин я ворвался бегом, но продавщица уже заворачивала драгоценную для меня вещь в желтую оберточную бумагу, потом быстро обмотала сверток шпагатом и вручила в чьи-то руки.
И такое в душе моей было горе, что, протолкавшись довольно невежливо среди зевак — вы ведь знаете, что в комиссионных магазинах больше толпятся зеваки, покупателей там единицы, — я уставился опечаленными глазами в того, чьи руки уже приняли этот дар.
Передо мной была миловидная девушка, очень еще молодая, с нежным, розовым лицом, с розовыми губами и светло-рыжими волосами, небрежно рассыпавшимися по плечам, спокойная и радостная. И я невольно подумал, что не ей бы стать владелицей прекрасной этой вещи, значения которой она, наверное, и не понимает, а какому-нибудь усталому человеку вроде меня. Именно такому, кто порой доходит до грани поражения, но продолжает бороться, потому что верит в свою правоту и все равно надеется на победу. И пусть бы он был похож на меня летами, что ли, опытом, всей той тяжестью жизни, которая уже придавила мои плечи, но которую я все равно несу с гордостью, с какой несет свое бремя каждый не потерявший надежды человек. Ничего этого не было в моей незнакомке, хотя она и выглядела настоящей победительницей и вся словно бы светилась от радости, но это был всего лишь свет молодости, непосредственности.