Джон едва мог удерживать ее от того, чтоб уже выбирать для ребенка имя. Она была так взволнована. Это было заразительно. От одной только мысли голова шла кругом. Какими бы ни были его минувшие страхи, он преодолел их к настоящему времени. Он готов был теперь. И хотел стать чьим-нибудь папой.
— Ты собираешься в этот раз сообщить мне? — спросил Шерлок, наконец, отворачиваясь и глядя в огонь, отсвет которого делал золотистой его бледную кожу – сочетание мерцающих вспышек и солнечных лучей за окном.
— Да. Теперь это будет хорошая новость.
— Для тебя.
— Да. Для меня и для Мэри, для нас обоих. — Джон поднял голову; странный ответ Шерлока вызывал какое-то ноющее чувство в мозгу. — Ты говоришь, что не был бы счастлив за нас? За меня?
Шерлок ничего не ответил и не шевельнулся.
Джон уставился на него, поначалу не веря, и лишь через мгновение вспомнив непревзойденную черствость друга. Он сжал челюсти; желание ударить его кулаком вызвало тремор в руке.
— Ты кусок дерьма, ты знаешь это?
Шерлок по-прежнему хранил молчание, и Джону было слишком больно от этой тишины.
Почему он даже и не подумал, что Шерлока всё это совершенно не будет заботить? Симпатия едва ли была сильной стороной детектива, но для него, для кого-то, кто был наиболее близок к нему, Джон всё еще ожидал, черт возьми, хоть какого-то душевного отклика. Если не на свою боль, то, по крайней мере, на счастье. Шерлок был способен на это и мог бы добиться большего. Джон подумал, что достоин больших усилий со стороны человека, который был когда-то его постоянным спутником. Видимо, такое ожидание было ошибкой. Шерлок заботился лишь о себе, как всегда. Это не было новостью. Шерлок всегда был засранцем.
Джон дышал резко и медленно, в том же ритме, что гневно кипевшая кровь, ноздри его раздувались, а губы были плотно сжаты, словно он сдерживался, чтобы не сказать что-нибудь, не сорвавшись на крик.
Шерлок же выглядел ничуть не обеспокоенным. Не поднимая глаз, он продолжал смотреть на огонь, наблюдая за пламенем с той же странной пассивностью, с какой изучал обычно все любопытные вещи, будь те мертвыми или живыми. Одеяло его сползло, обнажая грудь с бледной гладкостью кожи, показывая, где у нормального человеческого существа будет биться сердце, если оно есть. Джон начинал сомневаться, были ли у Шерлока чувства вообще или это только давняя имитация, которую тот устал поддерживать. Шерлок казался таким же, как любой автомат, находящийся в «спящем» режиме, когда был задействован лишь его ум.
— Это началось примерно тогда, когда ты обручился, — сказал Шерлок после продолжительного молчания голосом столь глубоким, что мог бы поспорить с гудением пламени. [1] — Это именно так, и не стану лгать, хотя это, конечно, было бы благороднее. Я не хотел, чтобы так случилось. Моя первая доза была в ту ночь, и потом я к этому прибегал, когда ты был с нею. Я был под кайфом в день вашей свадьбы – не то чтобы ты уделил мне много внимания. Но это нормально, как говорят. Это был твой день. Только этот самый «твой день» с тех пор не кончался. Когда есть случаи, всё хорошо. Я занят, это просто чудесно, и меня не заботит даже, что тебя там нет. Раньше было иначе, но с этим-то сравнительно легко справиться. Когда мы всё еще жили вместе, ты уже отлучил себя от моей работы, так что всё прошло без особых волнений. Но, вернувшись домой, я немедленно окликаю тебя. После всех этих месяцев я по-прежнему восклицаю: «Джон», снимая в прихожей пальто и шарф. И, в зависимости от того, насколько взволнован, вспоминаю не сразу, что… Один раз я вообще взбежал по лестнице и рванул дверь твоей спальни, прежде чем осознал, что ты больше здесь не живешь. — Он опустил голову, но глаза его, пылая огнем, продолжали смотреть на Джона. — Никогда не бывает еды, — продолжал он. — Мне приходится идти за своими вещами, твоих-то нет, и я не могу их конфисковать. Я могу проваляться в квартире весь день, и никто не выразит неодобрения. Как консультирующий детектив, я весьма успешен. Но, я думаю, больше не существую как человек. Я не помню, как жить одному. Да, я как-то живу, конечно, потому что Лестрейд звонит мне, и я приезжаю, но так много времени провожу, компенсируя химией то, что тебя со мной нет, что уже не могу быть уверен. И, честно сказать, это лучше. И если ты спросишь, что я буду делать, когда мой отпуск здесь завершится, я должен сказать, что отправлюсь к дилеру. Я не могу изменить то, что мне не нравится в моей жизни. Это больше, чем одиночество. Ты был не просто кем-то, с кем удобно разделить арендную плату. Я не могу заменить тебя так, как ты заменил меня. Но на несколько часов можно сделать так, чтобы это не имело значения.
Джон не мог даже понять, усилился ли и его гнев от такого признания или, напротив, немного утих. Он ожидал, что надо будет сказать или сделать гораздо больше, чтоб заставить Шерлока говорить, но слова, которые, как он думал, будут сказаны в ярости, прозвучали как рассуждения о расследовании – холодные, спокойные, отстраненные. Искренние. Совершенно искренние, за которыми, по крайней мере, не было никакого двойного смысла. Джон глубоко вздохнул, сжал губы и проглотил горечь, которой полно было сердце.
— Вот как ты смотришь на это? Я заменил тебя?
— Да. — Шерлок снова взглянул на Джона, буквально пригвождая его взглядом к месту, суровый, но по-прежнему уязвимый тем огромным количеством эмоций, которые был не в силах скрыть. — Я разделял с тобой всё. Свою жизнь, свой дом, свою работу, всё, что когда-либо имело значение для меня, и делало меня тем, кто я есть. И мы были счастливы несколько лет. Если б я родился женщиной, то ты бы женился на мне. После всего, что было у нас, если бы я был женщиной, у нас не было бы причин для того, чтоб сейчас оказаться здесь. Но так вышло, что женщиной я не являюсь. И эта нехватка адекватных гениталий означает, что ты можешь оставить меня, даже если всё между нами прекрасно. У меня просто не было шансов, никогда. И я не был тем, с кем ты мечтал провести свою жизнь; я всегда был лишь временной иллюзией. И я не извращаю наших с тобой отношений; я знаю, кем мы были друг другу. После всех тех лет я думал, возможно, что ты всё же не просто терпишь мою компанию. И, так или иначе, убедил себя, что наша дружба для тебя означала больше, чем бессмысленные свидания и секс, которого у тебя тогда не было. Тот факт, что настанет день, и ты с гордостью скажешь, что уезжаешь, оставляя меня, чтоб провести жизнь с кем-то другим, что ты будешь праздновать это, пригласив меня принять в этом участие, стало жестоким отрезвлением. Ты утверждаешь, что я не способен понять, как это – переживать за кого-то еще, сострадать, а я говорю, это ты не видишь, каково это и что это значит – потерять свою жизнь только из-за того, что родился другого пола. — Шерлок сделал паузу, достаточно долгую для того, чтоб вздохнуть, опуская ресницы, чтоб отвести взгляд еще раз. — Всегда был миллион возможностей потерять тебя, миллион ошибок, которые я мог совершить, от которых ты бы возненавидел меня и уехал, предпочтя безопасность и душевное равновесие. Но я не мог и представить, что единственной вещью, из-за которой я, в конце концов, потеряю тебя, будет та, над которой я совершенно не властен.
Джон облизнул губы, грудь снова сжимало.
— Ты ненавидишь ее?
— Да. Я уверен, она достаточно хороша; она всегда была только добра ко мне и в моем присутствии. Но я ненавижу ее существование. Ненавижу, что в этом мире существует кто-то, кто тебе дороже меня. Ничего личного.
— Ничего личного? Она – моя жена.
— И как удачно, что ей выпало носить это имя, которое перевешивает мое. — Голос Шерлока обрел былую резкость, он больше не шептал, а говорил всё более громко. — Ты называешь людей, которых видишь раз в месяц, точно так же, как называл меня: другом. Я заблуждался, думая, что то, что между нами – вне слов, вне обычных понятий, и поэтому можно обойтись подобным определением, и вот мы здесь, обсуждаем мое место в иерархии времени и привязанностей Джона Уотсона. Шерлок Холмс – только друг, один из многих, и боже, храни Королеву, которая превыше всех нас.