Джон взял книгу, желая отвлечься от своих удручающих размышлений, вновь разжег камин, уселся и стал ждать, когда Шерлок вернется со своей затянувшейся прогулки. Они могли бы поговорить о погоде, подумал он. Распланировать поездку на море в нанятой лодке. Или рыбную ловлю. Скучные вещи, которые им обоим были вовсе неинтересны, но всё лучше, чем молчать о миллионе вещей, что действительно трогали их обоих. Он почти заснул к тому времени, когда Шерлок, наконец, возвратился, вытирая ноги в дверях и повесив свое пальто.
Джон взглянул на часы, поморщившись оттого, как много времени среди дня он потратил на отдых.
— Три часа. Говорил я тебе, что идти далеко.
— Три часа всё равно прошли с пользой. — Шерлок вытащил маленький белый конверт из кармана пальто, потом сел у огня. Его нос и щеки обветрились и порозовели. — Мортимер Тредженнис не покончил с собой. Он был убит.
Джон нахмурился в замешательстве в своем кресле.
— Подожди, но это же означает, что он…
— Нет, я совершенно уверен, что сестру убил Мортимер, и свел братьев с ума тоже он, — перебил его Шерлок, зная, что за вопрос тот пытался задать, еще прежде, что Джон его сформулирует.
— Таким образом, у нас теперь двое убийц, и оба имевшие доступ к одному и тому же странному орудию убийства? — Джон положил свою книгу на стол рядом со стулом, не уверенный, следует ли удивляться, что во время прогулки мысли Шерлока сосредоточены были на деле, а не на их проблемах. — Думаешь, это более вероятно? Ты вчера видел Мортимера. Он выглядел, как тот, кто скорбит, не как тот, кто рад был убить. Для меня куда больше смысла в том, что он не смог жить с угрызениями совести, и убил себя так же, как свою сестру.
— В этом было бы больше смысла, только если ты не влез в дом Леона Стерндейла, чтоб найти кабинет с сувенирами – там бутылки из европейских и африканских портов – и след пыли указывает, что одной не хватает, и что эту бутылку взяли недавно. — Шерлок поднял конверт, к вящему негодованию Джона. — Взлом и проникновение – занятие для одиноких. И «Ленд-Роверу» не по дороге. Ты едва ли захотел бы поехать, скажи я тебе.
Поджав губы, Джон скрестил руки на груди, попытавшись унять досаду на друга.
— Значит, влез в дом Леона и нашел улику в виде недостающей бутылки. И это связанно с тем, что ты извлек из камина?
— По всей вероятности. — Он протянул конверт Джону, чтоб тот мог посмотреть. Порошок цвета глины внутри пах золой и больше ничем, а само порошкообразное вещество прилипало на сгибах бумаги. — Среди прочих бутылок были вещи, помеченные как «пыль зомби» и что-то, связанное с магией вуду. Без бутылки или моего оборудования я сейчас не могу сказать это наверняка, но всё же считаю, что это и есть наше орудие убийства, учитывая все факты, связывающие эти два случая. И там, и там – одно время суток, горящий огонь, а в первом убийстве – закрытое помещение. Мортимер сказал, что он и Джордж сидели напротив окна, так что возле камина должны были быть либо Оуэн, либо Бренда. Согласно оставленным полицией меткам, у огня была именно Бренда. Теперь во втором убийстве у нас есть Мортимер, и он также сидит у камина, когда умирает тем же самым способом. Если предположить, что близость к огню означает разницу между смертью и сумасшествием, то носителем этого токсина, каким бы тот ни был, должен быть огонь. Той ночью для Мортимера было бы проще простого бросить что-то в камин, не вызывая при этом никаких подозрений у сестры и братьев. Те ни о чем не догадывались, когда что-то горело, выпуская в воздух токсин, заполнявший комнату, где закрыты окна и двери. И лишь два человека точно знали, что было причиной смерти: вор и тот человек, у которого он это украл, тот, кому, к несчастью Мортимера, сообщили о смерти Бренды прежде, чем тот должен был выйти в море.
Джон вернул конверт; глаза доктора немного расширились во время рассказа Шерлока.
— Леон, конечно, казался готовым к борьбе, когда был здесь вчера. Полиция еще не нашла разгадки, у нас было лишь подозрение, а у бедняги погибла невеста… И поблизости была лодка. Таким образом, он ушел, чтоб взять всё в свои руки.
— Точно.
— Ты рассказал полиции о своих подозрениях?
— Нет. Почему я должен? — Шерлок откинулся на спинку стула, постукивая по подбородку конвертом. — Никаких следов той бутылки в доме Леона нет, а в доме викария очень мало свидетельств его вторжения. Частицы почвы на подоконнике, вероятно, никто не заметит, а викарий, конечно, будет не в состоянии оказать серьезную помощь.
Джон был не совсем уверен, что понимает. Легкомысленный тон Шерлока, его небрежный рассказ, незаинтересованность в поимке преступника были весьма неожиданны.
— Так что же? — спросил он, всё еще ожидая призыва к действию, о котором, казалось, забыли. — Ты уверен, что Леон убил Мортимера Тредженниса из мести, и при этом собираешься позволить ему преспокойно уплыть?
Детектив лениво кивнул.
— Человека, которого он любил, больше нет. В подобной свободе мало радости. Так зачем лишать его даже этого?
— Ты… жалеешь его. — Джон рассмеялся, мрачно покачав головой, снова чувствуя, как в груди всё сжимается. — Это… в самом деле, забавно. Очень смешно. Совсем недавно я думал, что ты не способен сочувствовать… кому бы то ни было. Во всяком случае, лучшему другу. Но этому парню?.. Этому… абсолютному незнакомцу? Ну, это лишь говорит, какой я глупец. — Он чувствовал себя удивительно спокойно при всей боли, охватившей его. Спокойствие было, возможно, «10» по шкале от бесстрастного до разъяренного. Крик означал, что, на самом деле, он не слишком много думал об этом. Спокойствие – что он думал слишком много.
Шерлок слегка шевельнулся, его густые брови нахмурились.
— Ни малейшей связи нет между моими попытками остаться безразличным к твоей ситуации, и состраданию к подозреваемому.
— Ситуация?! Сострадание! Шерлок, это просто переходит границы. — Джону не хотелось смеяться, но сдержаться было почти невозможно. Тут нужно было смеяться или плакать, и второй вариант никогда не был выбором. В горле просто горело, как от колючей проволоки, и каждый смешок будто резал бритвой за основанием языка. — Я – твой лучший друг, и ты даже не можешь сделать вид, что заботишься о моей жизни, но способен спокойно простить убийство в соответствии со своими понятиями, потому что чувствуешь жалость к преступнику. Мне следует кого-то убить? Так это работает? Я должен совершить преступление, чтобы ты, посмотрев на меня, мог вспомнить, что и я – человек, и почувствовать какое-то сострадание? Ты добрей к незнакомцу, чем ко мне!
— Поверь мне, Джон, вряд ли нужно много усилий, чтоб сочувствовать человеку, потерявшему всё, кроме своей работы.
Джон уже схватил пальто и вышел за дверь, прежде чем они вновь начнут напряженно, непримиримо спорить. Ему нужно было на воздух. Ему нужна была Мэри. Ему нужен был кто-то, кто сказал бы ему, что всё будет хорошо, что всё еще можно исправить, что он не был иррациональным, и что обижаться на подобные вещи – нормально. Ему нужна была сигарета, даже если он не курил. Его руки дрожали, а пульс колотится, словно бы он выбежал из дверей, а не вышел, словно побитый, еле-еле держась на ногах. Не было достаточно воздуха в мире, чтоб дышать, и даже себе самому он казался похожим на разъярившегося быка, стоящего позади ворот. Только чтоб не заплакать.
Он вздохнул глубоко, чувствуя, как при выдохе дрожат ноздри, когда старался вновь овладеть собой. Мальчики не плачут. И солдаты – тоже, и мужчины, пытающиеся быть сильными ради своих жен. Плакать означало сломаться, потеряв надежду и поддаваясь отчаянию, не имея решимости просто оттолкнуть всё это. Джон Уотсон не плакал, когда всё еще ожидало сражение, которое будет выиграно. Но он, кажется, убегал слишком долго.