– Нет-нет, мы очень устали, – решительно заявила Лида, – нам на сегодня достаточно.
Я благодарно посмотрела на неё.
– Ты не думай, она ведь была нормальная девчонка. – Лида как будто оправдывалась передо мной, когда мы шли к метро, расставшись с Наташей.
– Но ты же понимаешь, это Москва, здесь всё по-другому.
Может быть, Лида была права. В нашем родном городе всё, что сегодня вытворяла Наташа, было из ряда вон, а здесь всё иначе, здесь тебя никто не знает, и можно раствориться или пойти на дно почище любой дохлой русалки…
Удивительный В. Высоцкий!
У каждого из нас он был свой – запретный и доступный, любимый и не очень. Тогда мы не задумывались о том, что это наш современник, просто он был моден, и не знать о существовании такого певца было стыдно, даже в нашем провинциальном городе. Я не оговорилась, молодёжь знала Владимира Высоцкого именно как певца, а точнее – создателя и исполнителя песен, которые не очень приветствовались официальной советской цензурой. Наши мальчишки переписывали с привозимых из Москвы и других городов пластмассовых бобин магнитные ленты его песен и, собираясь у кого-нибудь на квартире, слушали их на наших советских «Кометах», катушечных магнитофонах последнего образца. Мы не считали это крамолой – просто было модно. Я этим совсем не увлекалась, но кое-какие отрывки из более «приличных» песен знала, так как они были у всех на слуху, но, честно говоря, всерьёз Высоцкого не воспринимала. Мало ли, кто о чём поёт, чтобы прославиться.
Такого понятия, как крик души, для меня тогда ещё не существовало. Прилежно занимаясь фортепианной классикой в местном музыкальном училище, я была далека от простого слога бардовской песни. Только театр и классическая музыка – вот что было серьёзно. Я не была синим чулком, нет, скорее я была ещё слишком молода и оберегаема отцом, чтобы вникать в какие бы то ни было политизированные вещи.
На нашем курсе училась очень способная, музыкально одарённая девочка, которой, как ни странно, никто из нас не завидовал. Она была сирота, воспитывалась только бабушкой, и мы очень ей сочувствовали, подсознательно понимая, что, лишившись одного, она имеет другое. Мы ласково называли её Фриса, сокращённо от редкой греческой фамилии, и помогали чем могли. Стараниями нашего завуча, имевшего немыслимые связи в московском музыкальном мире, Фрису в порядке исключения перевели в Московское музыкальное училище при консерватории. Это было круто: уехать учиться из нашего провинциального города в Москву, да ещё переводом (вот здесь-то некоторые позавидовали, хотя и совсем немного). В училище действительно нужно было учиться, халтура не проходила, но, как я поняла из первых писем Фрисы, ей было совсем не до учёбы. Она полностью окунулась в эту бездну под названием молодёжная Москва, и нужно было время, чтобы вынырнуть и глотнуть кислорода. Приехав в первые же каникулы домой (а это было зимой), она примчалась ко мне и взахлёб рассказывала о том фейерверке общения, о котором она – провинциальная девочка с комплексом сироты, а значит, никому не нужного ребёнка, – и мечтать не могла. В небольшом общежитии на Дмитровке кто-то очень умный поселил вместе студентов музыкального и театрального училищ. Конечно, никто не занимался, с утра до вечера, а порой и до следующего утра шло общение артистических натур, и для бедной Фрисы это был праздник души.
Наконец, обессилив от эмоций и съеденной коробки шоколадных конфет, она отвалилась на спинку дивана и с наслаждением потянулась:
– Ах, да, я же привезла тебе подарок, – и стала что-то доставать из модной сумки.
– Что ты! Не надо ничего. Достаточно того, что ты приехала.
Я попыталась отказаться от подарка. Не хватало ещё, чтобы она на меня тратила деньги.
– Не отказывайся, это же Высоцкий. Мне ребята дали послушать перед отъездом, а я не успела, сразу к тебе помчалась. – Она протянула мне небольшую бобину с магнитной лентой.
Я не посмела отказаться и обидеть подругу, да и потом, мне самой было интересно, что за песни она привезла. Новоявленная москвичка уютно устроилась на моём диване, ведь она была с дороги, а я, зарядив бобину, включила свою «Комету». Хриплый голос пел, как ни странно, о любви и заставлял слушать себя: