Старые члены партии были недовольны отступлениями от заветов Ленина. Но твердой позиции у них не было, шел лишь ее настойчивый поиск. Это касается и Радека, о котором в 1929 году Л. Д. Троцкий написал так:
«Радек до 1926 года считал, что иной экономической политики, как сталинско-бухаринской, осуществить нельзя. До 1927 года Радек питал иллюзии насчет возможности совместной работы с Брандлером и его группой. Радек был против выхода китайской компартии из гоминьдана. После всеобщей стачки в Англии Радек был против разрыва Англо-русского комитета…» (то есть по многим дискуссионным вопросам Радек, традиционно считающийся «левым», находился… на стороне Бухарина. — Авт.).
О чем это говорит? Только о том, что старые примитивные ярлыки сегодня неприменимы. Для того чтобы делать выводы, следует, в частности, моделировать возможность реализации тех или иных программ, делать поправку на эволюцию взглядов того или иного деятеля, не принимая происшедшее на «перекрестках истории» как данность, а поверяя перспективы реализации той или иной неосуществленной альтернативы нашим нынешним опытом.
Даже известное, казалось бы, видится сегодня по-иному. Хотелось бы, чтобы кто-то из историков детально изучил, к примеру, ситуацию, когда Н. К. Крупская выступила на стороне явного меньшинства во главе с Зиновьевым и Каменевым во время XIV съезда партии. Л. Б. Каменев тогда сказал во всеуслышание, что он «пришел к убеждению, что тов. Сталин не может выполнять роль объединителя большевистского штаба». Верные слова были произнесены слишком поздно. И все же Н. К. Крупская посмела утверждать, что не всегда большинство бывает право, фактически поставив вопрос о восстановлении демократии в партии. Об этом старались не вспоминать. А зря! Это человек, чей облик десятилетиями оставался однозначно иконописным. А что уж говорить о тех, кто был заклеймен и проклят! С ними уж тем более все непросто.
Мне хочется остановиться на главном: с самого начала дискуссий 1923 года у сторонников большинства не было настроя на конструктивный компромисс, выработку оптимального политического курса на основе соглашения, которое позволило бы, сохранив нэп, вести социалистическое строительство. Сторонники линии Сталина — Бухарина стремились к однозначному, полному торжеству над побежденными. Как в бою. Не осознавалось, что гарантии самовыражения для меньшинства — основа выработки верного курса. Нетерпимость и догматизм, забвение ленинских уроков терпимости, рецидивы подходов времен «военного коммунизма» — вот причина триумфа сталинского тоталитарного единовластия.
«Горе побежденным!» — таков был лейтмотив XV съезда ВКП(б). «Горе победителям!» — могли бы через десятилетие воскликнуть еще уцелевшие в тюрьмах и лагерях «оппозиционеры», своими глазами увидевшие, как догматическое понимание единства рядов проложило путь к власти тирану. С 1927 года началась открытая борьба Сталина за подчинение партии. Кризис хлебозаготовок позволил генсеку нарушить экономическую программу, утвержденную XV съездом ВКП(б), проводить насильственную коллективизацию и сверхиндустриализацию. Считается, что ему удалось осуществить программу «левых». Но ничего подобного они не предлагали. И отнюдь не покушались на главное — сохранение нэпа. Сопротивление политике Сталина было. Но его довольно быстро удалось пресечь. Судьба «левых» была вполне ясным предупреждением всем «инакодумцам». Безусловно, многие могли бы поддержать здоровые силы в партии во главе с Бухариным, Рыковым, Томским. Но все были прекрасно осведомлены о судьбе тех, кто ранее оппонировал Сталину. Старых членов партии исключали, арестовывали, высылали в дальние края. Такая судьба постигла не только Троцкого, но и Раковского, Мрачковского, Преображенского, Смилгу… Маховик репрессий набирал обороты, и потому Бухарин не получил должной поддержки.
В журнале «Вопросы истории КПСС» (№ 9—10, 1988 г.) доктора исторических наук В. П. Наумов и В. В. Рябов и кандидат философских наук Ю. Н. Филиппов задаются вопросом: «Как получилось, что именно в эти годы были попраны ленинские принципы социалистической демократии и социалистического гуманизма, а миф о нераздельности авторитарного режима и социализма утвердился в массовом сознании?» Они пишут: «Нельзя оставлять вне внимания и методы борьбы большинства ЦК с «инакомыслием» в партии, переходившей нередко в преследование лиц, выступавших с критикой официальных партийных лидеров… Дело доходило до того, что любое выступление неугодной группы рассматривалось сначала как антипартийное, а спустя некоторое время и как антисоветское… Сталин, широко используя для достижения своих целей лично подконтрольный ему партийный аппарат как центральных, так и местных органов партии, одержал верх над своими оппонентами не убедительностью теоретических аргументов, а силой авторитарной, деспотической власти. Уже на решающих стадиях этой неравной борьбы Сталин использовал органы ОГПУ. Логическим завершением таких приемов политического руководства явился тоталитарный контроль над партией, государством и обществом…»
Одна важная деталь: многие «левые» капитулировали, решив было, что Сталин де-факто проводит теперь их линию. Но более дальновидные разобрались, к чему ведет политика вождя — к сворачиванию нэпа, к тому, что мы сегодня называем «большим скачком».
…Я пишу этот материал и пытаюсь, может быть, не очень удачно поставить себя на место участников событий. Как понять, о чем думал Карл Радек, сосланный в Тобольск, а затем в Томск, наблюдая, как идет столь пропагандировавшееся в прошлом его единомышленниками наступление на кулачество? Увидел ли он, что это уже не экономическое давление, не перекачка средств в пользу индустрии, а доведенное до абсурда насилие? Понимал ли, что в происшедшем есть и его вина? Мне кажется, сначала понимал, ибо письма, дошедшие до нас через полвека, свидетельствуют: долгое время беспринципно каяться он отказывался наотрез. Пойти по пути Зиновьева и Каменева? Нет. «Они вопреки убеждению каются, — пишет Радек в мае 1928 года Е. Преображенскому. — Нельзя помочь рабочему классу враньем». Казалось, он сознавал, что отказ от своих убеждений гибелен. Особенно если он продиктован не внутренним чувством, изменением позиции, а желанием любой ценой остаться на плаву. «Зиновьев и Каменев покаялись якобы для того, чтобы оказать помощь партии, на деле посмели лишь одно: писать статьи против оппозиции. Это есть логика положения, ибо покаявшийся должен показать свое покаяние» (из письма Вар-дину в июле 1928 г.). Мне думается, что Карл Бернгардович не мог не видеть, что теперь Сталину нужно не столько признание бывших или небывших ошибок со стороны «оппозиционеров», сколько полное подчинение, растаптывающее в человеке нравственный стержень, его «я». «О каком же соглашении может идти речь между тюремщиком и его жертвой», — напоминает он И. Врачеву…
Но для человека честолюбивого, привыкшего быть на виду, нет более тяжкой кары, чем забвение. А для людей, все свои силы отдававших реальному практическому делу, страшным ударом было отстранение от работы. Это может быть одним из объяснений того, что, страстно призывавший сохранить свой взгляд на революцию, Радек вдруг весной 1929 года идет на сделку с собственной совестью. Первую сделку, за которой последуют другие, куда более страшные, ибо речь пойдет уже не о нем лично, а о судьбах других.