Мы не избегаем критики по принципиальным вопросам, но в этом деле чувствуем себя настолько неравноправными, что не можем согласиться с тем, чтобы сейчас решать проблему в Инфорбюро. Партии-участницы уже получили без нашего предварительного уведомления Ваше первое письмо и выразили свою позицию. Содержание Вашего письма не осталось внутренним делом отдельных партий, а вышло за дозволенные рамки. Последствия таковы, что сегодня в некоторых странах, например Чехословакии и Венгрии, оскорбляют не только нашу партию, но и страну в целом, как это было во время пребывания нашей парламентской делегации в Праге.
Последствия всего этого для нашей страны очень тяжелые.
Мы хотим ликвидировать вопрос и на деле доказать, что обвинения против нас несправедливы, то есть что мы настойчиво строим социализм и остаемся верными Советскому Союзу, остаемся верными учению Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. Будущее покажет, как и прошлое уже показало, что мы достигнем того, что Вам обещаем».
Сталин продолжал настаивать, чтобы Информбюро стало форумом для рассмотрения возникшего конфликта. В Белград 19 мая поступила телеграмма ЦК ВКП(б) за подписью Суслова. В ней содержалось требование об обязательном присутствии представителей КПЮ на заседании Информбюро. День спустя ЦК КПЮ вновь принимает решение о неучастии в заседании. Через три дня пришло новое и последнее письмо ЦК ВКП(б). Отказ КПЮ квалифицировался как «раскол и предательство».
Через месяц в Бухаресте состоялось второе заседание Информбюро. В делегацию ВКП(б) входили Жданов, Маленков, Суслов. Обсуждалось положение в Компартии Югославии. ЦК КПЮ направил участникам заседания заявление. В нем, в частности, говорилось:
«ЦК КПЮ всегда готов участвовать в работе Информбюро. Но он не может направить своих представителей на данное заседание, потому что не согласен с его повесткой дня, считая, что решение вопроса о разногласиях между ЦК ВКП(б) и ЦК КПЮ с самого начала велось неправильно… Уже первое письмо ЦК ВКП(б) нашему ЦК не было составлено в духе товарищеской критики, а содержало грубые и несправедливые обвинения… ЦК КПЮ считает глубоко неверным основывать обвинения против братской компартии на односторонней информации… ЦК ВКП(б) не принял ни одного аргумента из нашего ответа, а, наоборот, выступил позднее с более тяжкими и полностью необоснованными обвинениями против КПЮ… Такая позиция не позволяет вести дискуссию на равноправной основе».
Информбюро это заявление проигнорировало. Во время дискуссии Жданов заявил: «Мы располагаем данными, что Тито — империалистический шпион». В итоге Информбюро приняло резолюцию, в которой фактически повторялось содержание предыдущих писем Сталина. В ней, например, говорилось, что политика югославского руководства ведет к перерождению Югославии в обычную буржуазную республику, к превращению Югославии в колонию империалистических стран.
Резолюция Информбюро 29 июня передавалась по югославскому радио и на следующий день была опубликована в газетах вместе с заявлением ЦК Компартии. В заявлении говорилось:
«Критика в резолюции основана на неточных и необоснованных утверждениях и представляет попытку подорвать авторитет Коммунистической партии Югославии за рубежом и в стране… В резолюции без всяких доказательств приводится утверждение, будто руководство КПЮ ведет враждебную политику в отношении Советского Союза. ЦК КПЮ считал и считает, что отношение Югославии к СССР должно быть основано исключительно на базе доверия и искренности…»
В ноябре 1949 года в Будапеште состоялось третье заседание Информбюро, на котором была принята резолюция «КПЮ в руках убийц и шпионов». Она содержала целый набор инсинуаций и откровенной, ничем не прикрытой брани. Утверждалось, что в Югославии «антикоммунистический, полицейский государственный режим фашистского типа», что «клика Тито превратила Белград в американский центр шпионажа и антикоммунистической пропаганды».
В том же году контакты между ВКП(б) и КПЮ полностью прекратились. Межгосударственные отношения были сведены к формальному сохранению дипломатических представительств. В одностороннем порядке сворачивались экономические отношения.
Мы воздаем должное проницательности обоих руководителей — Хрущева и Тито, которые в 1955–1956 годах подписали документы, принципы которых стали прочным фундаментом взаимоотношений между двумя странами.
Л. А. Латышев[31]
Жаркое лето 48-го
Белградское лето 1948 года выдалось жарким даже по местным понятиям. Стояла засуха. Жарко было и в политическом смысле. Западные державы никак не хотели примириться с тем, что на Балканах появилась «коммунистическая Югославия», и всячески пытались ей навредить. Неспокойно было на границах новой Югославии. Остро стоял вопрос о судьбе Истрии, Триеста, Каринтии.
Пошел второй год, как я работал корреспондентом ТАСС в Белграде. Вместе со мной трудились представитель Совинформбюро В. В. Кирсанов и корреспондент «Правды» С. А. Борзенко, единственный в ту пору военный журналист, удостоенный звания Героя Советского Союза. Сообщения из Белграда тогда печатались в советских газетах практически ежедневно. Интерес к происходящему в Югославии и вокруг нее был огромным. Но в начале 1948 года наши корреспонденции все реже стали появляться в газетах, а потом и вовсе исчезли. Я был обескуражен, звонил в Москву, но мне толком ничего не могли объяснить. В редакции лишь говорили: «Давай присылай информацию». Я присылал, но положение не менялось.
Спустя некоторое время меня пригласил руководитель управления информации при югославском правительстве Владимир Дедиер. Это был известный журналист и политический деятель. Сразу после войны вышел его двухтомный «Дневник национально-освободительной борьбы». Это было правдивое, без ложного пафоса повествование о героизме югославских партизан, об их вере в победу Красной Армии. В «Дневнике» раскрывалось подлинное отношение Тито, руководства, всего югославского народа к Советскому Союзу, советским людям. Югославские коммунисты создали у партизан идеализированный образ советского человека — человека будущего, воина-освободителя, образ Страны Советов как высокого коммунистического идеала. Во время войны за пренебрежительное отношение к русским следовала суровая кара со стороны не только командиров, но и рядовых партизан. Особенно высок в Югославии был авторитет Сталина. В народе о нем слагали песни, а «Краткий курс истории ВКП(б)» не единожды издавался, даже несмотря на тяжелые походные условия.
В. Дедиер встретил меня приветливо и за чашкой кофе стал расспрашивать, как мне работается в Югославии, нуждаюсь ли я в какой-либо помощи. А затем сказал: «Мы знаем, что вы передаете в Москву много информации, но, как вы думаете, почему вас стали редко печатать?» Вопрос, признаться, был неожиданным. Я ответил, что и меня это начинает беспокоить, что, видимо, все связано с изменениями в международной обстановке.
После, когда с коллегами обсуждали этот разговор, мы решили: очевидно, что-то все же происходит, но что? Посол Лаврентьев с журналистами не встречался, другие дипломаты или молчали, или сами ничего не знали.
Дело прояснилось в конце июня 1948 года, когда была опубликована резолюция Информбюро коммунистических и рабочих партий. Ей предшествовал обмен письмами между ЦК ВКП(б) и ЦК КПЮ, о которых ни мы, ни общественность ничего не знали. Вскоре и они были опубликованы. Тито и его соратники обвинялись в «недоброжелательном отношении к Советскому Союзу», в «антисоветизме». Надо сказать, что в ту пору при всей своей вере в непогрешимость Сталина я никак не мог согласиться с аргументами, подтверждающими антисоветскую позицию югославских руководителей: «доказательства» были самым слабым местом в письмах ЦК ВКП(б).
В наших отношениях с Югославией действительно возникали проблемы, и их было довольно много. Например, наши военные советники. Их пригласило югославское правительство для оказания помощи в подготовке армии. В страну прибыли офицеры, прошедшие суровую школу войны, обладавшие огромным боевым опытом. Они пользовались в югославской армии высоким авторитетом. Но некоторые из них устоять перед соблазнами мирной жизни не смогли. Каждое нарушение правил поведения советским офицером, а это в основном было злоупотребление алкоголем, для югославов, воспитанных в духе восхищения всем советским, было чрезвычайным происшествием. О нем сразу же докладывали Верховному командующему Тито. В югославском руководстве время от времени возникали разговоры: как быть в таких случаях? Милован Джилас, бывший в то время членом Политбюро ЦК КПЮ, например, прямо говорил, что разбивается в пух и прах вся воспитательная работа, проведенная партией по пропаганде достижений Советского Союза. Эти слова истолковали иначе, и югославское руководство тут же обвинили в «недружелюбии» к Советскому Союзу. По приказу Сталина все военные советники были отозваны.
31
Леонид Алексеевич Латышев — журналист-международник, заместитель главного редактора главной редакции социалистических стран ТАСС, в то время корреспондент ТАСС в Югославии. Печатается по: Эхо планеты. 1988. № 16.