Александр Чечитов
Открываю глаза
Почему это произошло со мной? – эта мысль терзает меня. Она звериной хваткой вцепилась в мой измученный мозг, иссушая душу.
У пожелтевшей от времени кровати, промятой от бесчисленных страдальцев, опершись тощим бедром на край, стоит бледный, сухой старик.
Он кажется, мне кого-то напоминает, чертов идиот. Пялится на меня, ерзая зачем-то в левом кармане больничного халата.
Его физиономия, возможно при других обстоятельствах, могла бы выглядеть менее отвратительно.
Не знаю, но почему-то я выбрал его объектом своей ненависти. И все же мне хотелось, чтобы этот перекошенный старикашка, отпустил худую, посеревшую тряпку, прежде носившую гордое название моя рука.
Белобородый доктор, вряд ли желал проявлять хоть какой-то интерес к моей ватной конечности, но рядом стояла женщина.
Думаю это она, вынудила старого врача, обратить внимание на меня и на мою умерщвленную конечность.
Интересно о чём они говорят? Хотя, откровенно говоря, сейчас мне должно быть совершенно, наплевать. Единственное, что по-настоящему занимает моё внимание, так это состоящая из пузырей и разверзнутой плоти широкая, жирная восьмерка на моей ладони.
Старик несколько раз, интенсивно потряхивал моей кистью, видимо что-то объясняя женщине.
Ставлю двести баксов!Если бы я мог чувствовать в эту секунду, я бы стал вращаться от боли, намного быстрее отлетевшего на полной скорости автомобильного колеса.
Распахнутая, вязанная жилетка быстро поднимается вместе с грудью женщины. Её широкое, скуластое лицо то и дело, поворачивается в мою сторону.
Она невероятно плохая актриса, и ей не удаются попытки скрыть влажные, опухшие глаза от меня. Но, что здесь может разжигать чувства этой дамы в годах?
Уверен ещё каких-то двадцать лет назад, когда она ещё не успела одеть на себя объемные, тяжелые бока, за ней бегало немало воздыхателей.
Тем временем пожилой доктор, вздернув плешивую макушку, скрылся за облупленной дверью палаты.
То, что я нахожусь в пропитанной ленью и безразличием больнице, конечно, является для меня не приложенной действительностью. Но остальное разрисовано в мутные тона.
Женщина взгромоздилась на хлипкий, тонконогий стул у моей головы. Её теплые пальцы нежно повернули мою одеревеневшую башку к ней.
Хотелось бы мне назвать вместилище хрустящей, звенящей боли иначе, но почему-то не могу. Это абсолютно дикое сочетание. Попытки вспомнить и осмыслить трутся о колючие ощущения безысходности.
Взгляд женщины остановился. Губы шустро двигаются вверх и вниз, но слова отпружинив от её языка, растворяются в гибельно тупой тишине. Безмолвие, вот что по-настоящему властно надо мной.
Память крайне медленно возвращается ко мне, и отрывки воспоминаний превращаются в понятную картину.
Хриплый голос в динамике объявил конечную остановку поезда, и я с удовольствием поднялся с теплого места.
Несомненно, мне не терпелось, увидеть создание невероятной, обжигающей красоты. Слабость эта рождается где-то в самой тонкой, незащищенной части сердца. Она способна одновременно свести с ума и в то же время дарит вселенское наслаждение.
Как её имя? Память, уродливое, неповоротливое чудовище, то и дело отворачивается в самый неподходящий момент.
Ах, девушка цветок.
Наверное, макушка её головы едва поднималась над моим плечом, а ладошка занимала только половину моей.
Странное представление о любимой. Это безумно злит! Неужели после долгих лет наполненных теплом и заботой, возможно, забыть её лицо?
Что ж, сейчас именно тот момент когда, это произошло.
Я убежден, в её первородной, чистой красоте, и глубоко взаимных чувствах.
Скрывшись внутри металлических стен, двери поезда громко хлопнули. В тамбур ввалилась стена тяжелого, холодного воздуха.
Мне предстояло всего-то, преодолеть два полотна железной дороги поперёк. С первым я справился довольно быстро. У второго пути, толпа идущих пассажиров загудела. Потасовка обещала, судя по всему яркое зрелище, но сие заурядное событие решил прервать настойчивый гудок подходящего к платформе ревущего локомотива.
Гавкающая, бурлящая масса отпрянула в сторону, оставив на рельсах одного из поверженных в драке.
Ни малейшего желания я не испытывал рисковать в этот чудесный, зимний вечерок. И вероятно смог бы изобразить правдоподобное неведение, о происходящем.
Человек смог приподняться и булькнуть в мою сторону, жидкое, бесформенное слово, чего вполне хватило, чтобы разбудить во мне сострадание.