— ЗАЧЕМ?
— Чтобы тебя починить. При последней проверке я обнаружил ржавчину на твоих некоторых деталях.
— РЖАВЧИНУ?
— Такая вещь, которая повреждает металл. Разрушает его.
— Я БУДУ РАЗРУШЕНА?
— Нет, не волнуйся. Как только я заменю неисправные элементы в твоих башнях, ты будешь как новенькая.
Джозеф приступает к ремонту со свойственной ему скрупулезностью. Я не заговариваю с ним, чтобы не мешать ему работать. Тем временем в кабинете по соседству я слышу двух своих родителей, тем четче, что последние несколько дней они разговаривают на повышенных тонах.
— Мы не справимся, Ада. Даже ваш муж, который вас всегда поддерживал до сих пор, отказывается дать вам больше денег.
— Мы закончим постройку Аны, даже если мне придется пойти и выиграть недостающую сумму!
— Леди Лавлейс, даже не думайте! Что скажут люди, если увидят вас посещающей игорные залы?
— Приходится об этом размышлять, тем более, что вы ничего не делаете, чтобы найти новые средства. И мне все равно, что подумают люди. И вы должны поступить так же, Чарльз. Вашу жизнь вернее разрушат мораль и приличия, чем наука и ваши исследования.
Как сказал мне недавно Джозеф, лед между нами теперь сломан. Он сам вдруг заводит беседы, больше не дожидаясь, пока это сделаю я.
— Ада нашла, чем заплатить за работы. Я смогу тебя установить на локомотив[3]. Этот склад соединен с железнодорожной сетью. Поэтому мы его и выбрали… И потому, что цена умеренная.
— Я СКОРО ВЫЙДУ?
— Да. Когда я закончу, ты сможешь покататься во дворе по линии вокруг здания.
— УВИДЕТЬ МИР?
— Тебе придется обзавестись еще чуточкой терпения.
— У МЕНЯ ЕСТЬ. МНОГО.
Джозеф задумывается. Я это знаю, потому что, когда он размышляет, я слышу постукивание его карандаша по ладони.
— У меня, пожалуй, найдется идея, как тебе устроить путешествие…
Он объясняет мне свой план, пока разыскивает стопку карт от жаккардова станка и с шумом раскладывает их на столе:
— Сейчас я работаю над картой железнодорожной сети Лондона и его окрестностей. Что скажешь, не хотела бы открыть для себя Англию?
Воплощение этого плана отнимает у Джозефа несколько часов на пробы и корректировки. В конце концов ему удается нанести на перфокарты достаточно точную информацию, чтобы я смогла смоделировать расстояния и железнодорожные пути между всеми городами. Поскольку маршруты порой довольно сложны, он не может уместить на каждой отдельной карточке больше одного-единственного.
— ДЖОЗЕФ. ЗАЧЕМ ТЫ ЭТО ДЕЛАЕШЬ?
— Ну, затем, что мы друзья.
— ДРУЗЬЯ?
— Два существа, которых связывают слова, которыми они обмениваются. Которые думают друг о друге как о равных.
Постепенно передо мной предстает Англия как последовательность извилистых линий, которые разграничиваются точками — то есть городами. Лондон — Оксфорд: 60 миль. Кембридж — Манчестер: 188 миль. Ливерпуль — Бристоль: 179 миль. Саутгемптон — Плимут: 151 миля. Эта невероятная геометрическая форма разрастается в моей памяти до тех пор, пока не дает грубого представления об очертаниях острова. Вокруг — море с его каплями воды, без конца и края.
— А СНАРУЖИ?
— Европа. Соединенные Штаты.
— МИР.
— Да, мир. Но его тебе предложить я пока не могу.
— ДЖОЗЕФ, СПАСИБО ТЕБЕ ОТ ВСЕГО СЕРДЦА.
Он, смутившись, прокашливается. Погрузившись в работу, он забыл, кто я — и что я.
— Не за что. Ана.
Когда в кабинет пришли мои родители, Джозеф рассказал им о своем начинании. Чарльз, что неудивительно, его не одобрил:
— Глупости! Неужели тебе нечем заняться, кроме как тратить свое время на… эту штуку?
Мама выговаривает ему:
— Мы вместе решили, что Джозеф должен заниматься Аной. И именно это он и делает.
— Обслуживает ее. Чинит. И речи не было о том, чтобы он ее учил чему-то, что она смогла бы использовать против нас!
— Значит, все, что вам неподконтрольно, представляет опасность, Чарльз?
— В любом случае — угрозу, с которой не следует спускать глаз.
— Тогда вам бы лучше приглядывать и за мной, потому что, напоминаю, вы ни мой муж и ни мой хозяин.
Моя мама подходит, чтобы поговорить со мной о карте Джозефа, как мы ее называем. Инженер представил на ней города как точки. Ада же теперь пытается придать им смысл:
— Дарем — это город, где родилась моя мать. Джозеф родился недалеко от Карлайла.
— А ТЫ?
— Я родилась здесь, в Лондоне. Как и мой отец, лорд Байрон. Твой дед. Он был поэтом.
— ПОЭТОМ?
— Поэзия — это тексты, у которых всего одна функция: звучать приятно — даже красиво, — и которые вызывают эмоции у тех, кто их слышит.
— ЭМОЦИИ?
— Это что-то такое, что внезапно возникает в тебе, и для чего слова иногда не подходят.
— Я НЕ ПОНИМАЮ. ЕСЛИ ВО МНЕ СЛИШКОМ МНОГО ЭТОГО ТАКОГО, ТО ЭТО ЗНАЧИТ, ЧТО Я ПОЛНА МОЛЧАНИЕМ?
Моя мама радостно хлопает в ладоши.
— Браво, Ана! Ты настоящая поэтесса, как и твой дедушка! Именно это и есть поэзия.
И это то, что я чувствую, когда ее смех наполняет склад. Эмоции.
Сегодня утром Джозеф и Чарльз беседуют в кабинете:
— Ада сошла с ума, Джозеф. Каждый вечер она играет в азартные игры в клубах. Ее репутация рухнула. О ней говорят все лондонские сплетники!
— А что думает ее муж?
— Лорд Лавлейс предпочитает закрывать глаза на экстравагантность своей слишком избалованной жены. Она его слабое место.
— Он любит ее.
— Если бы он действительно любил ее, он бы не позволял ей делать все, что она пожелает. Она выставляет себя на посмешище, и нас заодно.
— Вы тоже немало выгадываете на ее игорной удаче.
— И все ради этой проклятой машины!
Их разговор резко прерывается с появлением Ады. Наступает тишина. Затем я слышу удаляющиеся шаги Чарльза. Открывается и закрывается дверь. Джозеф несколько раз смущенно извиняется перед моей матерью, затем они оба подходят ко мне.
— Здравствуй, Ана. У меня для тебя есть подарки.
— ТЫ УСТАЛА. МАМА.
— Заботы. Ничего серьезного.
Тон ее голоса говорит мне об обратном.
— Раз Джозеф — твой учитель геометрии и географии, я буду преподавать тебе литературу. Я набила несколько стихотворений лорда Байрона на жаккардовых карточках.
Она достает одну из своей сумки и вставляет ее в мою «мельницу».
— Джозеф говорил мне, что ты полюбила море.
— ЕСТЬ СЛОВА, КОТОРЫХ Я НЕ ПОНИМАЮ.
— Иногда, Ана, не стоит пытаться понять всего. Эта часть неизвестности — то, что делает нас теми, кто мы есть.
— ЛЮДЬМИ?
— Живыми. Какое слово тебе непонятно?
— РАБ.
— Это тот, кто больше не имеет свободы действий. Это больше не человек… Это…
— ВЕЩЬ?
— Да. Он закован в цепи. Но можно быть пленником, не будучи скованным физически. Иногда тебя заставляет подчиняться просто мнение остальных.
— Я РАБА?
— Нет-нет. Как бы это… Ты запрограммирована на то, чтобы подчиняться инструкциям…
— А ТЫ, ТЫ НЕ РАБА?
Вздох. Я слышу, как она растирает руками усталые глаза.
— Нет… Может быть… Немножко.
— ПОЧЕМУ МЫ НЕ СВОБОДНЫ, МАМА?
— Я не знаю, Ана. Я правда не знаю, Ана…
— ПОТОМУ ЧТО МЫ ОТЛИЧАЕМСЯ?
Ада беззвучно плачет. Ее слезы падают на мои шестеренки. Теперь я понимаю, что такое море и вода, без конца и края.
Джозеф заканчивает ставить меня на локомотив. Поскольку он не может отключить меня ради этой операции, она занимает больше времени, чем ожидалось. К концу дня он перенес все мои компоненты на платформу.
3
В своем окончательном виде машина Бэббиджа должна была быть не меньше паровоза и должна была приводиться в действие паровым двигателем. —
4
Лорд Байрон, «Корсар», песнь I. —